— Кстати о материальном, мадам. Вы догадываетесь, как именно ваш муж распорядился своими деньгами?

— Деньгами? — Она уставилась на него. — Я никогда не думаю о деньгах.

Тон был пренебрежительный. И Пуаро переменил тему:

— А сколько было времени, когда вы сегодня спустились к ужину?

— Времени? Что такое Время? Бесконечность — вот ответ. Время — это бесконечность.

Пуаро пробормотал:

— Но ваш муж, мадам, был очень щепетилен в том, что касалось времени, и в особенности, как мне сказали, времени обеда.

— Милый Жерваз, — леди снисходительно улыбнулась. — Какой же он был дурачок. Но это делало его счастливым. Вот мы и не опаздывали.

— Мадам, когда дали первый гонг, вы были в гостиной?

— Нет, я была в своей комнате.

— А не припомните ли, кто был в гостиной, когда вы туда спустились?

— Да все, по-моему, — рассеянно промолвила леди Шевени-Гор. — Разве это имеет значение?

— Может, и не имеет, — согласился Пуаро. — И вот еще что: ваш муж когда-нибудь говорил вам, что подозревает, будто его грабят?

Леди Шевени-Гор этот вопрос явно не заинтересовал:

— Грабят? Нет, не думаю.

— Грабят, выманивают деньги, как-то иначе обманывают?..

— Нет-нет… не думаю… Жерваз бы страшно разозлился, если бы кто-нибудь осмелился на что-либо подобное.

— Во всяком случае, вам он ничего такого не говорил?

— Нет-нет, — леди покачала головой по-прежнему без особого интереса. — Я бы запомнила…

— Когда вы последний раз видели мужа живым?

— Как обычно, он заглянул ко мне, когда перед ужином шел вниз. Со мной находилась горничная. Он просто сказал, что спускается.

— А о чем он чаще всего говорил в последние дни?

— О, об истории семьи. В этом деле у него все шло очень хорошо. Он нашел эту забавную старушку, мисс Лингард, совершенно бесценную. Она разыскивала для него в Британском музее всякие разные материалы. Знаете, она ведь работала с лордом Малкастером над его книгой. Она вела себя очень тактично. Я имею в виду, не совала нос, куда не надо. В конце концов, в каждой семье есть предки, о которых не хочется упоминать. А Жерваз так щепетилен. Она и мне помогала. Разыскала очень много данных о Хатшепсут.[3] Видите ли, я ведь — перерожденная Хатшепсут. — Леди Шевени-Гор сообщила об этом очень спокойно. — А до того, — продолжала она, — я была жрицей в Атлантиде.

Майор Риддл заерзал на стуле.

— Э-э… о-о… очень интересно, — пробормотал он. — Ну, что ж, леди Шевени-Гор, я думаю, это все, о чем мы хотели вас расспросить. Вы очень любезны.

Леди поднялась, запахнув плотнее свои восточные одежды.

— Доброй ночи, — пожелала она. А потом сказала, обращаясь к чему-то за спиной майора Риддла: — Жерваз, дорогой, доброй ночи. Я бы хотела, чтобы ты пришел ко мне, но знаю, ты должен побыть здесь. — И пояснила: — По крайней мере сутки ты должен оставаться там, куда ушел. Только потом ты сможешь свободно перемещаться и вступать в общение. — И леди удалилась.

Майор Риддл отер пот со лба.

— Уф-ф, — выдохнул он. — Она намного более сумасшедшая, чем я думал. Неужели она верит во всю эту чепуху?

Пуаро задумчиво покачал головой.

— Может быть, это ей помогает, — предположил он. — Сейчас, чтобы спастись от леденящей душу реальности — смерти мужа, ей нужно создать для себя мир иллюзий.

— Мне она показалась почти безумной, — возразил майор Риддл. — Несет полную околесицу, ни одного разумного слова.

— Нет-нет, друг мой. Самое интересное здесь то, о чем случайно обмолвился мистер Хьюго Трент: полный туман иногда неожиданно рассеивается до полной ясности. Она продемонстрировала это своим замечанием, что тактичная мисс Лингард не упоминала нежелательных предков. Поверьте мне, леди Шевени-Гор — в своем уме.

Пуаро поднялся и стал ходить по комнате.

— Кое-что в этом деле мне не нравится. Да-да, очень не нравится.

Риддл с любопытством взглянул на него:

— Вы имеете в виду причину его самоубийства?

— Самоубийство! Самоубийство! Неверно это, говорю я вам. Психологически неверно. Что Шевени-Гор думал о себе? Колосс, персона чрезвычайной важности, центр мироздания! Станет ли такой человек уничтожать себя? Безусловно, нет. Скорее уж он уничтожит другого — какую-нибудь несчастную, жалкую букашку, осмелившуюся докучать ему… Если потребуется, он осуществит возмездие. Но уничтожить себя? Уничтожить такого Себя?

— Это прекрасно, Пуаро. Но ведь все совершенно очевидно. Дверь на замке, ключ у него в кармане. Окна закрыты и заперты. Я знаю, такие вещи случаются в книжках, но чтобы на самом деле, — не слыхал. Что-нибудь еще?

— Да, есть еще кое-что. — Пуаро сел в кресло. — Вот я. Я — Шевени-Гор. Сижу за своим столом. Я решился на самоубийство, потому что… ну, предположим, сделал открытие, страшно порочащее родовое имя. Не очень убедительно, но вполне допустимо. Eh bien[4], и что же я делаю? Нацарапываю на листочке «ПРОСТИТЕ». Да, это вполне возможно. Потом выдвигаю ящик стола, достаю пистолет, который там хранится, заряжаю его, если он не заряжен, и — что, наконец, стреляюсь? Нет, я сперва поворачиваю свое кресло — вот так, и только потом — потом — приставляю пистолет к виску и стреляю. — Пуаро вскочил на ноги, обернулся к Риддлу и спросил: — Это что, логично, я вас спрашиваю? Зачем поворачивать кресло? Если бы, к примеру, здесь на стене висела картина — ну, тогда было бы объяснение. Какой-нибудь портрет, который умирающий хотел видеть перед смертью, но оконная штора — ah non[5], это чепуха.

— Может, он хотел взглянуть в окно. В последний раз посмотреть на поместье.

— Мой дорогой друг, не можете же вы говорить это серьезно. Вы ведь знаете, что это ерунда. В восемь минут девятого уже темно. К тому же в любом случае шторы были опущены. Нет, должно быть какое-то иное объяснение…

— Только одно, насколько я могу судить. Жерваз Шевени-Гор был сумасшедшим.

Пуаро неудовлетворенно покачал головой.

Майор Риддл встал.

— Пойдемте в гостиную, — сказал он. — Пора поговорить с остальными. Может, что-нибудь нащупаем.

После невероятных усилий, которые пришлось приложить, чтобы добиться внятных высказываний от леди Шевени-Гор, майор Риддл почувствовал значительное облегчение, беседуя с проницательным юристом, каковым оказался Форбс.

Мистер Форбс был в высшей степени осторожен и осмотрителен в своих высказываниях, но все его ответы попадали точно в цель. Он сообщил, что самоубийство сэра Жерваза сильно его потрясло. Он никогда не относил сэра Жерваза к числу людей, способных лишить себя жизни, и ничего не знает о причинах, заставивших его сделать это.

— Сэр Жерваз был не только моим клиентом, но и старым другом. Я знал его с детства. И должен сказать, что он всегда любил жизнь.

— В сложившихся обстоятельствах, мистер Форбс, я вынужден просить вас о предельной откровенности. Не известна ли вам какая-нибудь тайна, тревожившая или печалившая сэра Жерваза?

— Нет. У него были мелкие заботы, как и у большинства людей, но ничего серьезного.

— Никакой болезни? Никаких разногласий между ним и его женой?

— Нет. Сэр Жерваз и леди Ванда были преданы друг другу.

Майор Риддл осторожно выразил свои сомнения:

— Взгляды леди Шевени-Гор показались мне довольно странными.

Мистер Форбс по-мужски снисходительно улыбнулся.

— Дамам, — произнес он, — позволительно иметь причуды.

Начальник полиции продолжил:

— Вы вели все юридические дела сэра Жерваза?

— Да. Моя фирма «Форбс, Оджилви и Спенсер» работает на семью Шевени-Горов уже больше ста лет.

— А были ли в семействе Шевени-Горов какие-нибудь… скандалы?

Мистер Форбс недоуменно поднял брови:

— Простите, я вас не понял?

— Мсье Пуаро, не покажете ли вы мистеру Форбсу письмо, которое показывали мне.