Через час оба сели за стол. На ленч были холодная баранья нога и приготовленный миссис Родд салат из латука, огурцов и свеклы. Нога оказалась безвкусной, а салат скрипел на зубах, но ни тетя, ни племянник об этом не упомянули. Они вообще не разговаривали. Миссис ван Бир один раз сказала:

— Съешь все с тарелки, Филипп.

Мальчик не ответил, но тарелку очистил.

После ленча мальчик пошел поиграть в сад; Розалия задержалась за столом — как всегда, выпить стакан портвейна. Осталась примерно треть бутылки.

— Оставлять, пожалуй, не стоит, — заметила она вслух, хотя поблизости никого не было, и налила снова. Бутылка опустела. День стоял не по-сентябрьски жаркий; в столовую солнце не заглядывало, но все равно было нечем дышать. Она разомлела и покраснела; щеки у нее довольно заметно побагровели.

Около половины четвертого она с величавым видом, но зеленым лицом вошла в комнату миссис Родд.

— Миссис Родд, — распорядилась она, — нужно выбросить мясо и остатки салата. Они испортились. Мне только что сделалось как-то не по себе, я пошла принять соды, да не успела — меня всю вывернуло наизнанку. Наизнанку, — повторила она с мрачным удовлетворением.

— Может, это портвейн, мадам, в такую-то жару, — невинно предположила миссис Родд.

— Разумеется, нет, — отрезала Розалия. — Выбросьте мясо с салатом сию же секунду.

— Хорошо, мадам, — сказала миссис Родд и отправилась на кухню.

Ближе к вечеру к ней на кухню пришел Филипп и молча сел; мальчика била дрожь. Она посмотрела на него и спросила:

— Что-нибудь случилось, Филипп?

Он не ответил, и она снова глянула на его бледное лицо.

— Тебя всего колотит, — заметила она.

— Мне плохо, — сказал он совсем устало. — Всего трясет. Голова болит. Думаю, заболею, — добавил он, чуть оживившись, как всякий ребенок, если что-то грозит нарушить заведенный в доме порядок. Он пошел к себе наверх, и миссис Родд проводила его встревоженным взглядом.

— Может, мясо и вправду было несвежее, — сказала она Аде. — Хорошо, что завтра приедет мусорщик, а то бы еще провоняло мне всю кухню.

Филипп отказался от чая и отправился спать в семь часов. Предложение лечь исходило от тетушки, и он в кой веки раз сразу же подчинился. Сама она, судя по всему, полностью оправилась, уплела изрядную порцию ветчины, колбасы, яичницы и помидоров с толстым ломтем поджаренного хлеба, патентованным соусом и банкой зеленого горошка, закусив на десерт лимонным бланманже и консервированным ананасом. Все это она запивала портвейном — со вкусом и, видимо, без ущерба для здоровья.

Утром Филиппу стало хуже. Он не хотел вставать к завтраку, съел немного овсянки, и его тут же вырвало. Мальчик вернулся в постель, и тетушка, не преминув указать миссис Родд, что оказалась права, измерила ему температуру. Градусник показал 101°[33]. Тетушка применила универсальное средство — фиговый сироп.

Филиппа вырвало.

Далеко за полдень (потом никто не сумел вспомнить, когда именно) миссис ван Бир позвонила доктору Парксу:

— По-моему, Филипп съел какую-то гадость. Его тошнит, немного поднялась температура. Вы не могли бы сегодня приехать?

Доктор Паркс согласился приехать, выписал очередной счет за вызов и приехал в четверть пятого. У калитки он столкнулся с Эдвардом Гиллингемом, который по вторникам и четвергам являлся во второй половине дня, потому что в первую занимался с другими учениками. Учитель и доктор вместе пошли по дорожке.

— Думаю, молодой человек, сегодня вы не понадобитесь, — заметил доктор. — Я слышал, у нашего юного друга разболелся животик.

— Да? Жалко. Впрочем, войду и узнаю.

Их провели в неубранную гостиную. Доктор поднялся наверх, Эдвард остался в комнате.

Есть люди, наделенные чуть ли не всеми житейскими добродетелями, но сохранившие при этом какой-нибудь один детский порок. К их числу относился Эдвард. Он был честным, вежливым, отважным, нежным и умным молодым человеком. Но его постоянно снедало любопытство. Он никак не мог удержаться, чтобы не сунуть нос в чужие дела. Несколько раз его едва не поймали на этом, и он рисковал попасть в неудобное положение; даже его Элен и той однажды пришлось его попросить не лезть в то, что его не касается. Он принялся расхаживать по гостиной, разглядывать безделушки, листать отрывной календарь, в котором прочитал мудрые поучения чуть ли не на неделю вперед, и перебирать книги. В одной из них он с удивлением обнаружил вырезку из «Наставника Восточного Эссекса» годичной давности. Расправив вырезку, он прочел ее с жадным интересом. Когда ему исполнилось девять, матушка впервые заявила, что он непременно разбогатеет, если будет проявлять к работе такой же пылкий интерес, с каким относится к вещам, не имеющим для него никакого значения. Вырезка содержала отчет об одном полицейском дознании. Кончив читать, он сложил вырезку, вернул на место и поискал, чем бы еще ублажить свое любопытство. Его взгляд остановился на книге в желтом переплете с вырванным титульным листом, принадлежавшей сэру Генри. Он открыл наугад и прочел: «Оскар, ты снова там был».

Весьма заинтригованный, он присел и уткнулся в книгу. Так он познакомился с письмами Уистлера.[34] Он читал до возвращения доктора Паркса.

— Боюсь, нынче вы не сможете позаниматься со своим подопечным, — сказал он. — Его уложили жара и испорченная баранина.

— Что-нибудь серьезное? — спросил Эдвард, когда они с доктором шли к калитке.

— Не думаю. Нет. Нет. Ложечка соды в теплой воде и хороший отдых, знаете ли, великолепно помогают в подобных случаях.

Доктор Паркс забрался в автомобиль и благожелательно улыбнулся молодому человеку, чье имя успел позабыть, — кстати, почему этот парень уходит, а не возвращается в дом? Ах да, он же, конечно, учитель, а никакой не родственник. Доктор включил передачу, машину рвануло, она со скрипом тронулась, но мотор сразу заглох — ручной тормоз не был отпущен. «Что-то я стал забывчив», — сказал доктор про себя, но тут же затоптал эту мысль — об этом он не смел даже думать.

Утром его срочно вызвала по телефону миссис Родд. Ее встревоженный голос совсем не походил на воркование миссис ван Бир. Пожалуйста, приезжайте немедленно, Филиппу совсем плохо. Доктор приехал немедленно.

Его проводили наверх. Миссис ван Бир перехватила его на площадке перед дверью, в то время как миссис Родд слушала, стоя на лестнице.

— Его все время рвет, доктор. Он даже не сумел удержать прописанной вами соды, а от лечебного сиропа, говорит, ему больно, так что утром я не стала его давать. Да Филиппа все равно бы стошнило. У него очень плохой вид, он совсем ослабел. А в последний раз, мне показалось, его вырвало кровью.

Доктор Паркс ничего не сказал, но упоминание о крови заставило его вздрогнуть. А когда он увидел Филиппа, то еще тревожней свел брови: мальчик лежал неподвижно, глаза у него совсем ввалились. Он немного потел и непроизвольно почесывался. Доктор Паркс послушал ему сердце и совсем испугался. Миссис ван Бир спросила:

— Что с ним, доктор? Ему хуже?

— Оставьте-ка нас, пожалуйста, на минутку, — мрачно ответил он.

Когда она вышла, он присел у постели, но ничего не стал делать, только смотрел на мальчика. Наступила минута, которая, как надеялся доктор, его все же минует, ибо ничего страшнее врачу выпасть не может. Его пациенту грозит смерть, это он видел, но понимал он и то, что не имеет и малейшего представления о причине болезни. Врач помоложе, возможно, и поставит диагноз. Но сам он… от него не больше пользы, чем от африканского знахаря, и кто знает — вдруг он до сих пор только вредил ребенку? Рвота и в самом деле была с кровью, он сразу это заметил. Однозначно зловещий симптом — но чего именно?

Он взглянул на мальчика, который, судя по всему, находился на грани комы, и принял решение. Выйдя на площадку, он тихо прикрыл за собой дверь и произнес:

— Миссис ван Бир, боюсь, мне следует посоветоваться с коллегой. Болезнь дает весьма странные проявления. Если у вас нет других предложений, я бы хотел пригласить для консилиума доктора Херрингтона из Рэкхемптона.