Это, конечно, в корне меняло дело, но слова, заготовленные Лялиным в порыве искусственного гнева, уже не могли удержаться на языке. Лишь невероятным усилием, как горнолыжник в последнюю долю секунды уворачивающийся от столкновения с разметочным шестом, ему удалось скорректировать свою мысль и закончить свою фразу следующим образом:

- ...не даёт вам право заниматься самобичеванием, ибо во всём нужна разумная мера.

- Нет! - горячо воскликнул Блидман. - Нет таких слов, которые могли описать всю мою низость, - и, вытаращив глаза, он вдруг потребовал:

- Клянись!

- В чём?

- В том, что никому не скажешь.

- Что не скажу? - Лялин стёр испарину со своего лба.

- Тайну, которую я хочу тебе доверить.

Лялин никогда не испытывал желания вникать в тайны кого бы то ни было и, уж тем более, пьяного шефа. Он предложил Марку Наумовичу поделиться тайной с кем-нибудь другим и, поскольку из всех сотрудников института он знал одну Веру Сергеевну Синхронову, то выдвинул её кандидатуру.

Шеф сконструировал кислую физиономию:

- Ну, не-ет! Эта сука Синхронова продаст меня с потрохами. Я могу довериться только тебе. И не спрашивай - почему? Понимаете, юноша, человеку иногда нужно, чтобы кто-нибудь, кроме него самого, знал, какая он гадина! Какая сволочь и мразь! Клянись, что никому не расскажешь то, что я тебе сейчас скажу.

- Под страхом смерти? - уточнил Лялин.

- А как же иначе, иначе никак.

Деваться было некуда. Лялин поклялся простой клятвой: никому, мол, ничего не скажу и баста. Шеф остался недоволен.

- Кто так клянётся? - скривил он толстые губы.

- А как нужно?

- Клянись здоровьем своих детей. Дети у тебя есть?

- Нет, я сам ещё ребёнок.

- Двадцать пять лет и всё ещё ребёнок? Кое-кто в твои лета в открытый космос выходил. Мама твоя жива?

- А что?

- Клянись её здоровьем.

Клясться здоровьем мамы и, вообще, ни чьим здоровьем, кроме собственного, Лялин наотрез отказался. Блидман счёл это разумным.

- Ну, придумай что-нибудь, - попросил он.

Лялин пообещал сдохнуть на месте, если он "вольно или невольно выболтает хотя бы одно слово".

- Значит, могила? - уточнил шеф.

- Братская, - подтвердил Лялин. - Землю есть будем?

- Это лишнее, - подумав, ответил Марк Наумович и начал исповедь с вопроса:

- Итак, пью ли я?

- Нет, - поторопился с ответом Лялин.

- Дурья твоя башка! Это я сам у себя спрашиваю, так сказать, веду внутренний диалог. Не перебивай больше, убью.

Лялин дал слово молчать, как "рыба об лёд".

- Итак, вопрос - пью ли я? - Блидман окинул взглядом Лялина и, немного выждав, продолжил. - Ответ: да, пью. Следующий вопрос: сколько я пью? Есть четыре варианта ответа: пью, как обычно; меньше обычного; пью больше обычного и, наконец, затрудняюсь ответить. Нужное подчеркнуть. Как ни тяжело признаться, но пью я больше...больше...гораздо больше, чем пил раньше. Фуй, слава Богу, признался, а признаться - это, считай, половина успеха. Идём дальше. КакОва?...каковА? - запнувшись с ударением на "какове", Марк Наумович ловко воспользовался другим вопросительным словом. - В чём причина того, что я пью больше обычного? Причина в том ...

Из дальнейшего рассказа Марка Наумовича выходило, что пить больше обычного он начал, попав, по своей глупости, в грязную историю, а именно: за очень большие деньги он взялся устроить в Московский государственный университет дочку своего единственного друга и "просто отличного мужика". Друг выплатил ему аванс. Что было дальше, Блидман решительно не помнил. Только все деньги он банально пропил. Пока выходил из запоя, закончилась экзаменационная сессия. Казалось, всё, ему - конец: он потерял друга, деньги, здоровье, честь, наконец, но не тут-то было.

- Ты не представляешь, как типам вроде меня везёт в этой жизни. И чем мы сволочнее, тем больше нам везёт, - произнёс Марк Наумович с видом первооткрывателя величайшей истины. - Не могу понять, зачем Бог нам помогает? Чего от нас добивается?

Везение Блидмана, с его слов, заключалось в том, что дочка друга, сдававшая для видимости экзамены, неожиданно набрала проходной балл, и была зачислена в МГУ. Блидману ничего не оставалось, как только сообщить об этом другу и получить от него окончательную оплату. Так он и сделал.

- Представляешь, у меня хватило наглости взять эти деньги, - сказал Марк Наумович и достал из внутреннего кармана пиджака толстую пачку купюр. - Вот они - эти грязные деньги! Деньги обманутого мною друга! Они жгут мне руки! На, забери их все! Делай с ними, что хочешь. Можешь их сжечь или выбросить, как тебе вздумается.

Отвернувшись, Марк Наумович протянул Лялину деньги. Человеческие мысли имеют поразительную скорость. Лялин только подумал - брать или не брать, а он уже знал, на что потратит эту кучу денег: на путешествие во Францию, в Париж! Когда его рука успела пройти половину пути навстречу халяве, и Лялин уже начал верить в реальность происходящего, как вдруг Марк Наумович воскликнул, будто ему что-то вставили в одно место:

- Впрочем, нет! Я поступлю по-другому: эти деньги я пропью!

Как от удара током, рука Лялин дёрнулась и была приведена в исходное состояние.

- Пусть мне будет хуже! - кричал, брызгая слюной, непредсказуемый старик.

- Вам было бы значительно хуже, если бы деньги отдали мне, - грустно пошутил Лялин, которому за всю жизнь лишь однажды повезло на дороге найти мелкими монетами один рубль.

- Да, да, именно так! - повторял Марк Наумович в экстазе самобичевания. - Я пропью всё до копейки! И пусть мне будет плохо, пусть я даже сдохну! Должна же быть справедливость на этом свете! М-да, нас с тобой, приятель, трудно назвать порядочными людьми. Не так ли?

- Вот, те раз! Я-то тут при чём?! - воскликнул Лялин.

- Как это - "при чём"? Ишь, хитрован какой! При том, при самом: а кто звонил дочке моего лучшего друга и сообщил ей, что "дело сделано", что она зачислена в университет? Не ты ли? Так что, оба мы одним дерьмом замазаны.

От удивления Лялин открыл рот. Парализованный наглой инсинуацией, он не мог дать Блидману немедленный и достойный отпор. Ему стало ясно, что его звонок Ольге Борисовне понадобился Блидману для того, чтобы свалить всю вину на него, если откроется правда зачисления девушки в университет. Два слова - "дело сделано", сказанные им незнакомому человеку, с точки зрения закона сделали его - сообщником Блидмана или, если хотите, членом банды Блидмана.

Осознав это, Лялин как-то сразу и легко почувствовал себя настоящим преступником. Он даже оглянулся на дверь - не идут ли за ним?

- Итак, решено, - не обращая внимания на переживания молодого человека, сказал Марк Наумович. - Я пропью эти грязные деньги, но позже. А сейчас я хочу спать. Чертовски устал!

Сказав это, шеф закрыл глаза и вместе с портфелем начал заваливаться на бок. Хорошо, что Лялин вовремя подставил своё плечо.

Часть 6. Секретная комната

На следующее утро Лялин застал Марка Наумовича ровно в той позе, в которой оставил вчера: спящим за столом в обнимку с зелёным портфелем. Лялин решил не беспокоить шефа, но тот неожиданно поднял голову и поинтересовался:

- Я не храпел?

- Нет, - ответил Лялин.

Он соврал. Вчера, едва удалось усадить бесчувственное тело за стол, как оно начало издавать сухие, пронзительные звуки такой невиданной силы и тональности, что Лялин не выдержал и сбежал. Храп и зубное чмокание - это то, чего Лялин совершенно не выносил. В своё время, этим его изрядно помучил отец. Но храп и чмокание отца по силе и художественности не годились храпу и чмоканию шефа даже в подмётки.

Короче говоря, вчера у Лялина не выдержали нервы - он сорвался домой, оставив беспомощного человека одного. Теперь его мучила совесть.

- Значить, говоришь - не храпел? - спросил Марк Наумович, потрогав свой нос. - Странно. Обычно я храплю, хоть святых выноси. Жена, например, не может находиться со мной в одной комнате. Поэтому мы спим раздельно. О, чёрт, как болит голова! Послушай, а вчерась я ничего такого не говорил?