Литмир - Электронная Библиотека

— Мазанул! — хрипло выругался Суриков.

Не чувствуя усталости, он метнулся за новым снарядом, загнал его в казенник. Снова черный корпус вражеской машины зашевелился в перекрестии, снова рука Сурикова ищет спуск, но за каменным фундаментом перед самым орудием рвется снаряд, посланный немецким танком. Дым и белая известковая пыль закрывает цель.

«Не пропустить, не пропустить, — запекшимися губами шепчет Суриков. — Не пропустить, — повторяет он, как заклинание. — Позади на высоте командный пункт армии, впереди Джанкой. Нельзя пропускать, никак нельзя».

Но уже бьется под ногами Сурикова мелкой дрожью земля, могильным звоном отдается в ушах лязг гусениц. Прорвавшись сквозь пелену еще не осевшей пыли, танк почти вертикально нависает над фундаментом, прямо у орудия. Суриков судорожно жмет на спуск. Оглушительно рвется снаряд под брюхом танка, откуда немедленно выползает длинный язык пламени. Удушливая горячая волна воздуха ударила в грудь и лицо Сурикова, опрокинув его на лафет. Сильна стукнувшись виском о металл, он упал и потерял сознание. А танк со вспоротым днищем, движимый одной только силой инерции, перевалил через фундамент, накрыл пушку и остановился. Мотор заглох. Из всех щелей корпуса, шипя, вырвались струйки дыма.

Пока оглохший, ослепший от пота и копоти Суриков расправлялся с наседавшим на него танком, на месте третьего орудия произошла схватка человека в солдатской гимнастерке с трехсотсильной бронированной машиной. Это был сержант Жиганов. Он подбежал к утюжившему орудие немецкому танку метров на десять, взмахнул связкой трофейных гранат и уже собирался рвануть шнур терочного взрывателя, как услышал раздирающий душу крик. Жиганов не понял, кто вскрикнул, и в немой растерянности оглянулся. Никого нет. Но ведь кто‑то же подавал голос. Кто? Тот ли, который, царапая руками землю и волоча за собой раздавленную ногу, отползал в угол дворика, или тот, который уткнулся головой в бруствер маленького окопчика, держа в руках измятую каску, или, наконец, тот, у которого из‑под станины пушки виднелись одни только ноги? Танк, накренившись набок одной гусеницей, срезал землю, а другой скреб крепкую коробчатую станину пушки.

«Там еще живые!» — мелькнуло в голове сержанта. И холодея от мысли, что, бросив связку гранат под гусеницу, он мог побить своих же товарищей, Жиганов на мгновение застыл с поднятой для броска рукой. А потом решительно дернул за шнурок, бросил гранаты на корму танка и сам плашмя упал на землю. Через секунду после оглушительного взрыва он поднялся и послал туда же вторую связку. Танк задымил и остановился.

Когда очумелый от всего происшедшего Жиганов извлекал из‑под дымившегося танка окровавленного, но еще живого командира третьего орудия, к нему на помощь подоспели двое из его расчета. Остальные защитники третьего орудия были мертвы.

А в это время Суриков лежал у лафета, не приходя в сознание. Из рваной раны на правом виске струилась кровь. Ступня левой ноги была глубоко вдавлена в грунт набежавшей гусеницей. Танк горел. Беридзе, подхватив офицера одной рукой под мышки (другая, перебитая осколком, висела плетью), тщетно пытался оттащить его от машины.

— Жиганов, помогай! Командира батареи придавило! — неистово заорал Беридзе.

Жиганов и Вартанов бросились к первому орудию. Ловко подбив под гусеницу валявшийся возле пушки железный лом, Жиганов освободил придавленную ногу. Вартанов, взяв Сурикова на руки, перенес его к подвалу, где лежали снаряды и, разорвав индивидуальный пакет, начал бинтовать ему голову. Жиганов вскрыл армейским ножом хромовый сапог командира, освобождая поврежденную ступню. Из‑за полуразвалившейся стены появился санинструктор. Сухопарый, с рассыпанными по всему продолговатому лицу веснушками, он с отчаянием махнул санитарной сумкой и, ни к кому не обращаясь, проговорил почти плача:

— Два орудия, сволочи, вместе с расчетами. И перевязывать некого.

— Это ты про что? — Поднял на него глаза Жиганов.

— Про вторую батарею. Навалились на нее до десятка танков. Два фланговых орудия раздавили гусеницами. Из третьего лейтенант Бунин вместе с одним уцелевшим наводчиком в упор расстрелял три фашистские машины, а четвертая — пулеметной очередью срезала их.

— А танки?.. Танки не прошли?.. — Открыв глаза, тихо спросил Суриков.

— Прошли… Огородами прорвались, вон слышите, шумят, — с отчаянием в голосе ответил санинструктор. Суриков снова закрыл глаза.

— Хорошо, что пехоту отрезали за передним краем, а то бы нам всем сейчас крышка. Вон как ее там лупцуют.

С переднего края доносилась частая ружейно–пулеметная стрельба, взрывы ручных гранат и короткие очереди автоматов.

Бурые краски вытолоченной войной Крымской земли, без кустика, без былинки, да глубокие колеи танковых гусениц, вдоль и поперек перечеркнувшие балку — вот и все, что отражалось в сложной системе заркалок стереотрубы и биноклей, к которым прильнули десятки глаз на высоте 28,2.

Белая пыль, поднятая разрывами снарядов и гусеницами танков, густыми хлопьями носилась над развалинами селения. Высоко в небо ввинчивались округлые столбы черного дыма. Словно в кинокартине, мелькали серые фигурки пехотинцев, перебегавших от укрытия к укрытию, а по прямым просекам улиц, по огородам и узким переулкам торопко бежали вражеские танки. Метр за метром, не считаясь с потерями, они продвигались к северо–восточной окраине Корпечи. Вот одна, другая, уже десяток машин, миновав окраину, выходят на лощину, ведущую к высоте. Выныривая из пыли и дыма, к ним присоединяются другие — средние и легкие. На окраине селения немного задержались, построились и, набирая скорость, двинулись к высоте.

Противотанковая батарея 143–й бригады, оборонявшая высоту, ударила по первой линии средних танков. Светло–голубые трассы от 45–миллиметровых бронебойных снарядов упирались в башни, в экранированную лобовую броню танков, высекая снопы искр. С флангов ударила артиллерия более крупных калибров. Один за другим поднимались и падали густые разрывы, но танки шли, накатываясь на передние траншеи бригады. Пулеметы бьют по приборам наблюдения, рвутся противотанковые гранаты, летят бутылки с горючей жидкостью. Два средних танка останавливаются на раздавленных гусеницами окопах. Три легких танка горят. А остальные, увеличив скорость, вздыбливаясь на брустверах и перемахивая через окопы, устремляются к высоте.

Все это, как на ладони, видят сейчас с высоты не только вооруженные биноклями генералы и офицеры, но и солдаты. Видит и командир противотанкового орудия сержант Костя Дунаев.

Еще школьником Костя проходил по этим местам с экскурсией, которую вел учитель Павел Денисович Кислицин. Помнит он его рассказы и об Ак–Монайских позициях, и о Турецком вале — этом древнем оборонительном сооружении, не раз политом славянской кровью. Только тогда, когда они с рюкзаками за плечами пересекали Керченский полуостров, все эти селения утопали в цветущих садах. На горных склонах и высотках бесконечными шпалерами выстроились виноградники, а на степных просторах зрела золотистая пшеница. А теперь вокруг одни развалины и пожарища. Все изрыто снарядами и бомбами, перепахано зубчатыми гусеницами танков. Точно несметные полчища доисторических диких чудовищ прошлись по этим местам, не оставив после себя ничего живого. Только кровь, огонь и трупы.

Так думал Костя, стараясь не пропустить команды.

Танки, преодолев балку, стеной шли к высоте.

— Батарея!.. — послышался голос Зарубина.

Орудия открыли беглый огонь. Но снаряды только высекают холодные искры бенгальских огней на вражеской броне. Станковые и ручные пулеметы бьют по приборам наблюдения. С флангов шлет снаряды полевая артиллерия. А танки продолжают надвигаться. Кажется, они стали неуязвимыми, их уже не остановить.

Пули танковых пулеметов фашистов уже впиваются в брустверы окопов, жужжат, пролетая над головами защитников высоты. Снаряды, выпущенные из танков, плюхаются то у пулеметных гнезд, то перед козырьком блиндажа, то где‑то за обратными скатами высоты, и превращаются в бесформенную груду металла пулеметы, падают убитые и раненые.

18
{"b":"213215","o":1}