Очень хотелось подпольщикам плюнуть на всякую конспирацию и стать, наконец, «обычными» людьми, раскрыться. И условия для этого вроде бы появились, поскольку Временное правительство объявило амнистию всем политическим заключенным, свободу слова, печати, собраний…

Но, приглядевшись к местным условиям, поняли, что нельзя раскрываться всем сразу. Часть подпольщиков, хотя и будет работать почти открыто, пока не должна объявлять о своей принадлежности к партии большевиков. Виктор Иванович опять же в ту часть и попал. Но все эти дни и бессонные ночи, проведенные в городе, он летал на крыльях, — сдвинулось дело-то. «Вседержителя» больше нет!

А Степка, уразумев наконец великое значение и важность слов, сказанных Виктором Ивановичем, задыхаясь, бежал на подъем с плотины и ошалело кричал:

— Цар-ря ски-инули! Цар-ря ски-инули!

Наверху встретился ему кум Гаврюха. Домой, видать, он торопился — скотину на ночь убирать. Глянул на Степку подозрительно, подрулил к нему и — цап его за руку своей костлявой клешней.

— Захворал ты, что ль, Степка?

— С чего это ты взял?

— А чего же орешь-то несвойское?

— Виктор Иванович велел объявить, что царя скинули, — недовольно пояснил Степка. — Ну, чего тебе еще?

— Ну и хрен с им, с царем! — Гаврюхина клешня моментально расслабла, отцепилась, и он, сутулясь, пустился под уклон саженными шагами.

Во дворе Степка нарвался на мать.

— Где тибе черти носють! — набросилась на него Марфа. — Скотину прибирать надоть, а его нету.

Но Степка и ухом не повел. Вскочил в конюшню, отвязал крайнего конька, Карашка ему подвернулся, — и за ворота.

— Куды, родимец тибе изломай! — возопила Марфа, ощерив желтые зубы. А усики над верхней губой обозначились, — ну прямо, как у татарского хана.

— Царя скинули! — прокричал в ответ Степка, вскакивая на коня уже за воротами.

Мать осталась в полнейшем недоумении, а Степка, нахлестывая коня концом повода, скакал вдоль изб, заборов, плетней и кричал во все горло:

— Цар-ря ски-инули! Цар-ря ски-инули!

Вслед ему люди выглядывали из калиток, из-за плетней. Кто не расслышал слов, кто не поверил им, потому ждали гонца обратно, чтобы расспросить о случившемся. Но Степка гнал коня галопом и громко твердил одни и те же слова, ни перед кем не останавливаясь. Однако мимо Прошечки не мог он проскочить почему-то.

— Чего ты зевлаешь-то, как резаный, черт-дурак, — сказал он сердито и негромко, повелительно взмахнув рукой и приказывая остановиться. — Давно скинули-то?

— Да уж с неделю назад.

— А кто тебе сказал про это?

— Виктор Иванович.

— М-м-м, — промычал Прошечка и повернулся к калитке.

Теперь Степка помчался в другой, короткий, конец хутора. От крика он уже охрип, но дело свое продолжал, как мог. Кестерова усадьба стояла на отшибе, а сам Иван Федорович почему-то торчал у ворот и, махая рукой, звал к себе Степку. Пришлось подъехать, хотя можно было возвращаться домой, потому как и до Кестера объявление это, конечно, донеслось.

— Зачем же ты, сопливец, врешь народу про царя? — спросил Иван Федорович, сердито пошевеливая щеткой усов.

— Не вру, — возмутился Степка, — скинули его!

— Не скинули, — поучительным тоном возразил Кестер. — Никто его не скидывал, а сам он отрекся от престола!

— Ну и какая ж в том разница? — засмеялся Степка, нахально глядя на Кестера сверху и поворачивая от него коня. — Царя-то все равно нету.

Не любил и побаивался Кестера Степка, оттого Кольку, сына его, избегал и зайти к ним в дом не отваживался. А тут почувствовал себя вдруг большим, сильным и ничуть не спасовал перед грозным Кестером. Да он и был уже немаленьким, Степка, восемнадцатый год ему шел.

«И чего ж эт он об царе-то печалится так? — недоумевал парень, возвращаясь домой. — Для чего ему этот скинутый царь?»

По первым сумеркам, по начинающему подмерзать снежку к рословской избе хрустели шаги со всех сторон. Шли сюда по привычке, зная, что в бытность Зурабова сходки учинялись всегда здесь. Шли не только тогдашние постоянные завсегдатаи, но и те, кто раньше сюда не заглядывал, — больно уж необычна была новость.

Как ни боролась Настасья против этого немыслимого сборища — ведь уборки-то потом, как после свадьбы! — ничего у нее не вышло. В избу лезли все, не спрашиваясь и не оговариваясь. Кто чуток припозднился — пришлось в сенцах стоять и на крылечке. Избяная дверь была распахнута настежь, но в проеме ее тоже стояли люди, потому отдушина эта не успевала пропускать табачный дым.

Первыми тут оказались кум Гаврюха, Иван Корнилович Мастаков — Чулок, стало быть, Илья Проказин, Прошечка, Леонтий Шлыков.

— Вот как ноничка дело-то поворачивает, — заявил с прихода Леонтий, — самому царю по шапке дали — и никаких спросов!

— Да хрен с им, с царем! И без его проживем, — хрипловато прогудел кум Гаврюха. — Вот, кто бы нам пояснее все обсказал… Ты, Тиша, ничего не слыхал?

Но Тихон ответить не успел.

— Доигрались, допрыгались, черти-дураки! — как всегда, горячо врезался Прошечка. — Ишь, ведь чего сотворили — самого царя с трону спустили… Проживем! — передразнил он Гаврюху. — Ты, черт-дурак, проживешь! У тибе и в голове-то вон никакого царя нету. А как Расея жить станет, про то подумал? Тут в семье без хозяина либо с таким вот, как ты, порядку не бывает, а то цельная государства. Глотки ведь перегрызем друг другу, черти-дураки!

— Неловко без управы-то, конечно, — заметил Чулок. — Все равно ведь заместо его должен же кто-то быть… А може, там уж нового царя поставили?

— Чего ж ты молчишь-то, Тихон? — снова обратился к нему Гаврюха.

— Да и я столь же знаю, сколь все. Степка вон сказывает, что будто бы цельную неделю мы без царя-то живем, либо и того больше. А ведь ничего, Прокопий Силыч, все живы.

Прошечка уже готов был на Тихона броситься, но Степка, оглянувшись в кутное окно, громко сказал:

— Вон Иван Федорович идет!

— Ну, этот башковитый, — обрадовался Илья Проказин, — все разобъяснит.

— Башковитый, — возразил Тихон, — да неплохо бы знать, сват, куда башка-то его повернута. Ты редко к нам заглядывал, а я его тут наслушался…

— Ну, что, мужики, царя отпеваете, слезы льете? — спросил Кестер, проходя к столу. Пока еще в избе не очень тесно было. — Или злорадствуете?

— Да нет, — усмехнувшись, ответил за всех Тихон. — Слез поколь ни у кого не видать, а вот Зурабов-то, Яков Ефремыч, прав был, выходит. Помнишь, он говорил, что либо его столкнут, либо сам от престола откажется?

— Хорошо все помню. — Кестер сразу начал набивать свою трубку, как только присел к столу. — Помню, но никто его не сталкивал с престола, сам он отрекся от него в пользу великого князя Михаила второго марта.

— Еще второго ма-арта! — значительно повторил Чулок. — Теперь, стало быть, Михаил нами правит?

Мужики запереглядывались недоуменно, а Кестер жестко сказал:

— Нет. Михаил не принял престола. На другой день и он отказался.

— Э-э, — удивился Леонтий Шлыков и простодушно спросил: — Дык чего ж им враз царствовать-то всем расхотелось? Надоело, что ль?

Кругом засмеялись.

— Здравствуйте, мужики! — молвил Виктор Иванович, внезапно тут объявившись. — Зря смеетесь. Леонтий-то в корень глядит, волк его задави! — Данин подсел к столу. Толстая цигарка во рту у него догорала, потому начал свертывать новую. — Конечно, за триста лет могло бы и надоесть царствовать-то, но Николашке Кровавому не надоело. Он двадцать два года просидел на троне… И еще сидел бы, да снова в Петрограде пролилась народная кровь. На улицу вышли не только рабочие, но и солдаты восстали. Революция совершилась — вот отчего, Леонтий, царствовать-то и расхотелось им враз.

— Ну, Миколашке, так ему и надоть, черту-дураку! — Вдруг начал прозревать Прошечка. — И правда, что в тюрьмах уж местов не стало хватать, слыхал я от знающего человека… Дык правит-то кто ж нами теперь?

Этот вопрос больше всего волновал мужиков, потому и ответа на него ждали, как манны небесной. А Виктор Иванович вроде бы не торопился с ответом, в затылке почесывал, покрякивал загадочно.