— Ва-ася! — Дарья первой узнала солдата и бросилась к нему, обняв за шею одной рукой и целуя в мокрую, небритую щеку. — Усы-то, как у Макара, такие же выросли. А собою, знать, покрепче да и повыше Макара-то вымахал…

— Ну, здорово, племянничек! — поправляя усы, шагнул к нему Макар и поцеловал Василия крепко в губы. — Нет, Даша, усы у его чуток потемнейши моих будут. Солдат из его ладный вышел, а баушка вон заскочила в избу да кричит: лиходей какой-то к нам припожаловал с мертвяком!

— Ух ты, невеста выросла! — удивился Василий, обнимая и целуя Зинку.

Потом он и до Федьки добрался.

— Ну, ты в ночное-то ездишь?

— Маловат еще, возля меня поколь держится, — отвечал за сына Макар, а сам по шажочку к телеге делал.

— Вася, да какой же ты грязный да мокрый-то весь! — только теперь разглядела Дарья. — И неодетый-то.

Бабка Пигаска держалась на отдалении, возле крыльца. Неловко ей было, что так опростоволосилась, не признав Василия. Так ведь опять же, и мертвяк этот, и шкура лошадья — со службы, что ль, он волокет все это?

Макар закатил во двор телегу и запер на засов ворота.

— А этим хозяйством-то где ты обзавелся? — спросил он, приглядываясь к покойнику.

— Да недалеко тут, верстах в пяти, на городской дороге. Лошадь у его пала, Мухортиха наша.

— Ну-ну, — подтвердил Макар. — Знакомый лапотный торговец… Ничего, знать, не наторговал за свою жизню, так на дороге и кончился вместе с кобылой.

Ребятишки бросились было к телеге, но Дарья отогнала их, а Макар, выпростав мокрую ряднину, прикрыл одной ее половиной башкирца. Бабка Пигаска, будто бы крадучись, отступала к калитке и, взявшись уже за кольцо, пророчески молвила:

— Радость у вас большая, суседи, а все ж таки шибко плохая это примета, как солдат с мертвяком домой воротился. Помяните мое слово: либо у вас в родне упокойникам быть многим, либо война, либо мор какой на народ случится… Не следовало тебе, Вася, подбирать его на дороге. Никак не следовало! Да хоть бы крещеный был, а то ведь — нехристь, басурман, а ты его домой волокешь. Грешно! — и двинула Пигаска восвояси.

— Х-хе, старая! — усмехнулся Макар, подталкивая племянника к крыльцу. — Васька ей войну и мор на башкирской телеге привез! Да ежели этому быть, дак оно и без всякой приметы случится… Отвезем его вон за гору да закопаем. Либо на мазарки уж отвезем.

— Нет, — жестко возразил Василий, — не годится так. Отвезть его придется в Бродовскую к поселковому атаману. Пущай уж он и определяет его.

— А это ты, пожалуй, умно рассудил, — согласился Макар, входя следом за всеми в избу. — Закопай его тута, а злой человек возьмет да донесет. Греха не оберешься. Спросы да допросы начнутся.

— Вася, Вась, — хлопотала Дарья. — Все свое мокрое скинь, сполоснись вон хоть под рукомойником, а я тебе сухое Макарово подам.

Патьку отнесла она в зыбку и в горнице приставила к ней нянькой старшенькую, Зинку.

— Дак чего ж мы, Даша, сюда, что ль, скликать всех станем аль к дедовым пойдем? — спросил Макар. Так теперь все Мироново семейство прозывалось — дедовы, поскольку с дедом жили.

— Да нет уж, неловко тута, возля телеги этой. А ты вот чего, Макарушка: добежи-ка до Лишучихи, вина купи, да и пойдем все к дедовым… Рубаху вон чистую достала я тебе. Не забудь надень.

На такое дело — к Лишучихе-то бежать — Макара подгонять не надо. В момент снарядился. И, доставая из-за божницы деньги, потревожил за столом Василия, приладившегося тут бриться. А потом, отойдя от стола и явно любуясь племянником, азартно выговорил:

— Глянь-ка ты, Даша, какой дитенок вымахал, а! Рубаха моя на ем вот-вот по швам вся распорется.

— Вижу, — весело отозвалась из горницы Дарья. — Знать, не во вред сиротинушке солдатские сухари пошли.

— Э, Даша, — сказал Макар, уходя, — доброму и сухарь на здоровье, а злому и мясное не впрок. Прошечку вон хоть в салу обмакни — не подрастет он и не потолстеет.

Пока Дарья сама принарядилась да ребятишек собрала, пока Макар вернулся — совсем темно на дворе стало, и дождь лениво, по капельке падал. Федька шлепал-шлепал по грязи, приотстал и подал голос, как с плотины подыматься стали:

— Ма-ам, а назад пойдем, дак и вовсе в грязе потонем.

— Да куды уж вам еще назад, там у дедовых на полатях и заночуете… Иди скорейши!

А во дворе у Мирона Дарья заговорщицки предложила:

— Ва-ась, ты пойди пока с Кураем поздоровкайся! Ишь, он, того и гляди, цепь оборвет. Узнал небось. А мы одни войдем да поманежим их загадками.

В избу из темноты ввалились все скопом, разделись у порога, а потом, пройдя к столу, Макар с торжественностью в голосе провозгласил:

— Здравствовать вам! — и выставил на стол две запечатанных бутылки.

— Добрый вечер вам! — следом пропела Дарья, вся сияя от радости и едва сдерживая смех.

— Эт чегой-то они, ровно по золотому целковому проглотили, — удивилась Марфа, засовывая голые руки под фартук. — Дарья-то так и блестить вся.

Мирон, поглаживая широкую бороду, покрякивая, поднялся с лавки от печи, к столу подошел, глядит на гостей растерянно.

— Праздник, что ли, у вас какой? — спросил дед Михайла, поглаживая сухой рукой бутылку. — Аль клад опять нашли, как Тиша в ентот раз.

— Ба-альшой праздник у нас и у вас, батюшка! — задыхаясь от восторга и сдерживая себя, сказала Дарья.

А Степка, видя, что стряслось что-то необыкновенное, слетел коршуном с полатей, зажал Федьку в полутемный угол к рукомойнику и строго потребовал:

— Сказывай, сопливец, с чем пришли!

— Мама ругаться будет, — громко зашептал Федька.

— Да не станет она ругаться: глянь, какая веселая. Ну, сказывай, а то на полати к себе не пущу!

Выведав у братишки правду, Степка бросился к двери, крича:

— Да ведь Вася наш из солдатов пришел! Во дворе он! — и вылетел в сени.

— Ах, враженяты, поиграть вдоволь не дали! — захохотала Дарья. — Вот и праздник: пришел Вася!

— Где же он? — на разные голоса, совершенно сбитые с толку, повторили и Мирон, и дед Михайла, и Марфа. А Дарья, довольная тем, что ее забава еще не кончилась, хохотала, как ребенок. А еще больше развеселились, когда в распахнутую дверь, низко склонившись, влез Василий, везя на загорбке Степку.

— Куды ты эдакого жеребца взгромоздил себе на шею! — возмутился Мирон. — Его, чертана, самого запрягать уж можно.

— А Митрий-то где же? — спросил Василий, стряхивая с себя Степку.

— На стану караульщиком оставлен, — ответил Мирон. И начались поцелуи, объятия, ахи да охи Марфины.

— Степа, Степа! — хрипловато позвал дед. — Добежи до дяди Тихона, пущай придуть. У их тама Зурабов главного ямщика угощаеть, да по такому делу все равно прибегуть.

Степка не заставил повторять эту просьбу дважды.

— Чего ж ты, солдат, — спрашивал Мирон, поправляя усы после поцелуя и держа одну руку на плече племянника, — чего ж ты во все мужичье одет? Где твоя обмундировка?

А дед, поднявшись из-за стола, приставил к стене клюку, удостоверился, что не упадет она, и, прежде чем обнять внука, ощупал голову, лицо, усы потрогал, подбородок; по шее, по плечам, по предплечьям провел узловатыми пальцами и уж после того трижды поцеловал его.

— Ладный, кажись, ты мужик стал, — сказал он, садясь на прежнее место, к углу стола. — Служба тебя, слава богу, не понахратила, внучок.

Из горницы выскочили Ксюшка с Нюркой. Нюрка не стала дожидаться, пока Василий обратит на них внимание. Подошла и сказала:

— Здравствуешь, Вася!

— О, не зря ты в опаре-то крестилась! — обнял ее Василий. — Гляди-ка вытянулась-то как!

Ксения не подошла, а этак подплыла, кокетливо протягивая руку.

— Ух ты! — засиял Василий. — Вот эт дык неве-еста. М-м… Настоящая! — и расцеловался с ней. — Небось все женихи, Ксюха, твои, а?

От этих слов и поцелуев Ксения вся занялась ярким пламенем, застенчиво и весело улыбнулась, показав обворожительные ямочки на щеках. Нюрка втайне обиделась даже, что ничего такого не сказал ей Василий, только про опару вспомнил. Подумаешь, какой ведь!