— И тем самым доказал бы свою преданность искусству, — заметил Кингдон. — И твою тоже!

Лайя не обратила внимания на его язвительный тон.

— Дэвид сказал, что, если я стану его женой, он меня вознесет на Олимп!

— Что-то не пойму, — задумчиво произнес Кингдон. — Где логика? Пока что я еще твой муж. Да, мы не хотели детей и, возможно, это достаточное основание для развода. Пусть так. Но ты разве не знаешь, сколько времени занимает процесс развода по церковным канонам? Годы! Ты ведь католичка.

— Я не собиралась ждать решения церкви. Не собиралась ни исповедоваться, ни причащаться, — опустив глаза, сказала она. — Завтра мы должны были улететь в Мексику. Там я быстренько оформила бы гражданский развод. И мы бы поженились. Это показало бы всем, что его секретаришка лжет!

— Каким образом?

— Ну, тебе же известна моя репутация любовницы. В газетах написали бы, что Дэвиду Манли Фултону удалось отбить меня у тебя.

— Ловко придумано, ничего не скажешь, — сказал Кингдон.

Лайя только пожала плечами и развела руками, давая понять, что осознает свою вину. Это тронуло Кингдона. У него имелись все основания, чтобы ненавидеть и презирать Лайю, но как он мог ее ненавидеть, если она раскрыла все свои карты? Ее честность всегда выглядела в его глазах смягчающим обстоятельством.

— Слуга приходит поздно, и я выбралась с утра пораньше к Дэвиду, чтобы обсудить последние мелочи. И... нашла его мертвым. Лежит... на кровати и смотрит в потолок... — Голос у Лайи срывался.

Тесса мягко проговорила:

— Но теперь ты в безопасности.

— Нет! Какая, к черту, безопасность?!

— Тебя что, заметил сосед? — спросил Кингдон.

— Я всегда останавливаюсь в самом конце аллеи и вхожу через черный ход, переодевшись уборщицей.

— Синдром лицедея, — съязвил Кингдон. — В чем же проблема?

— У него в доме остались кое-какие мои вещи.

— Что за вещи? Оружие?

— Кингдон... — с упреком в голосе произнесла Тесса.

— Я же сказала! — пронзительно крикнула Лайя. — Он был мертв, когда я вошла в дом!

— Спокойно, Лайя, спокойно. Не надо было мне так шутить, извини. Я ни в чем тебя не обвиняю. Что это за вещи?

— Дневник и... некоторые личные вещи. Кингдон! Прошу тебя, Кингдон! Забери их оттуда!

— Полиция заинтересуется моим визитом.

— Никто еще ничего не знает! — возразила Лайя. — Слуга придет не раньше десяти, а то и позже.

— Личные вещи... что ты имеешь в виду?

— Я оставила у Дэвида кое-что из белья. Дэвиду нравилось женское белье.

— Губа не дура, — заметил Кингдон, вспомнив ее крепдешиновые трусики, тончайшие бюстгальтеры и прочее. На каждом предмете ее белья была вышита белая лилия. — Но ты, Лайя, просто идиотка!

— Если полиция доберется до моего белья, я в жизни больше не получу ни одной роли!

Он хотел было сказать, что, принимая во внимание ее нынешние успехи в кинематографе, риск будет невелик. Но промолчал.

«Мне нельзя идти туда, — подумал он. — Только не сейчас». Он припомнил все последние дни, прожитые с ощущением ничем не омраченного счастья. Тесса! Он взял блинчик и разломил его на две части. Старался не встречаться глазами с обезумевшей от отчаяния заплаканной Лайей. Лайя. Она ждала от него только согласия. Он еще ни разу не отказывал ей в помощи. Всегда поддерживал ее. В нем говорило то ли чувство вины, что женился на ней, тогда как любил Тессу, то ли сочувствие к этой одержимой кинематографом бедняжке.

И вот теперь она снова пришла к нему за помощью.

— Мне конец, — ныла она.

— Не будь меня, ты бы пошел? — тихо спросила его Тесса.

— Но ты же есть.

Лайя снова разрыдалась и принялась раскачиваться взад-вперед. Глядя, как сотрясается ее худенькое тельце, Кингдон понимал, что его шантажируют.

Тесса пристально смотрела на него.

Наконец он отодвинул стул.

— Где этот великий любовник прятал твои трусики? — поинтересовался он.

Кингдон выехал на бульвар Уилшир и повернул в сторону Лос-Анджелеса. Он вспомнил слова Лайи, что она всегда оставляла машину на аллее, ведущей к дому, и решил поступить так же.

Дом Дэвида был, казалось, пуст. Кингдон вышел из «шевроле» и отыскал в кармане ключ, которым его снабдила Лайя.

Он поднимался по деревянным ступенькам крыльца, когда дверь вдруг отворилась и на пороге возник полицейский в форме.

Кингдон опешил. Впрочем, полицейский, похоже, удивился не меньше.

— Что вам здесь нужно? — требовательно спросил он.

— Решил заглянуть к мистеру Фултону, — ответил Кингдон, выжимая из себя улыбку.

Вытянутое веснушчатое лицо полицейского на мгновение застыло, но тут он узнал Кингдона и расплылся в улыбке.

— Ба, да ведь вы никак капитан Кингдон Вэнс, не так ли?!

— Есть такой грех, — ответил Кингдон.

— Ваши картины — просто высший класс! Жена заставила меня посмотреть их все до единой!

— Благодарю, — проговорил Кингдон. — Тут что-то случилось?

— Заходите, капитан. Не сомневаюсь, лейтенанту захочется побеседовать с вами.

— Откуда вы знаете? Возможно, он не является моим поклонником.

Эта острота показалась фальшивой даже ему самому.

Веснушчатое лицо полицейского вновь приобрело выражение деловой озабоченности. Он открыл перед Кингдоном дверцу, затянутую москитной сеткой.

— Заходите, — повторил он свое приглашение.

Он оставил Кингдона ждать в кухне.

Кингдона тошнило, точно после хорошей пьянки. В голове роились вопросы. Знала ли Лайя, что я напорюсь на полицию? Если знала, зачем посылала? Переживания ее были искренними, но вот в чем их причина? Может быть, она сама убийца? Неужели Лайя убила Дэвида Манли Фултона? «Да нет, — подумал он, потирая занывшую ляжку. — Нет! Этот англичанин олицетворял для нее ключ к успеху. Но, может, он передумал дать ей роль в своем фильме о балете? Или подыскал себе в жены другую актрису?»

Зачем Лайя прислала его сюда? Действительно ли за своими вещами? Или подставила его полиции вместо себя? Он попытался восстановить в памяти ее искаженное страхом хорошенькое личико... Нет, у нее не было «двойного дна». У Лайи все было написано на лице.

«Она сказала правду, — решил он. — Приехала, увидела своего партнера-бисексуала мертвым, испугалась и бросилась ко мне, ведь прежде я всегда вытаскивал ее из переделок. Да, — подумал он. — На убийство она не способна. Скорее она возьмет верхнее до, нежели убьет Фултона».

Услышав приближающиеся голоса, он облокотился о край раковины и принял позу киноактера во время перекура.

В кухню вошел невысокий и очень стройный лейтенант с тонкими рыжеватыми усиками. Протянув руку, он произнес:

— Капитан Вэнс, я лейтенант Дюпре. Не могу выразить, как я люблю ваши фильмы! Я ведь помешан на авиации. Еще с 1910 года, после того, как присутствовал на авиа-шоу в Домингес-Хиллс. Наблюдая за вашими трюками, я просто цепенею! Вы их сами исполняете?

Своей улыбочкой лейтенант явно пытался втереться в доверие.

— Да. Что здесь произошло, лейтенант?

— Мистер Фултон был вашим близким другом?

— Голливуд — одна большая и веселая семья, — ответил Кингдон. — Если честно, я пришел сюда, чтобы договориться о роли. Да что, черт возьми, произошло?

Улыбка на усатом лице сменилась маской серьезности.

— Пройдемте со мной, капитан Вэнс, если вас не затруднит.

Он провел Кингдона через столовую и по коридору в спальню с черными шелковыми обоями. Приземистые кресла и круглые оттоманки тоже были обиты черным. На постели лежало черное бархатное покрывало. А на нем белел труп Фултона, резко контрастировавший с общим черным фоном.

Он лежал, вытянувшись во весь рост. На нем был белый атласный халат. На груди темнела кровавая полоска. Лицо было прикрыто белым полотенцем. Одна рука свесилась с кровати, на среднем пальце поблескивал перстень с сапфиром.

Какой-то шорох отвлек внимание Кингдона от покойника. Он обернулся и увидел полицейского, который, стоя у туалетного столика, перебирал пачку больших фотографий. Это были снимки ярко освещенных вспышкой обнаженных женщин, застывших в одной позе: женщины стояли на коленях на оттоманке, обитой черным шелком, повернув лицо так, чтобы смотреть прямо в объектив. Даже на расстоянии Кингдон узнал — точнее, ему показалось, что узнал, — несколько знакомых актрис. Неужели Лайя тоже среди них? Его затошнило сильнее. Наконец полицейский сунул пачку в плотный конверт.