Эта книга частично составлена из конференций, проходивших на протяжении нескольких лет. Мы намеренно решили не удалять некоторые повторы, чтобы не прерывать разворачивание диалогов. Также мы хотели сохранить спонтанное качество бесед, что объясняет особенности речевых оборотов.

«Я люблю людей и человечество, не тогда, когда вижу, чем они являются, но когда воспринимаю то, чем они способны стать».

Сейчас конец лета, и я совершаю свой самый первый визит к человеку, которого описывают как одного из живых духовных мастеров начала двадцать первого века. Поскольку я не верю в человеческую мудрость, эта встреча, которую было трудно организовать, была продиктована скорее журналистским поиском в угоду людскому любопытству, нежели поиском какой-либо мудрости. Таково было состояние моего ума по прибытии в усадьбу.

Припарковав свою машину на мощеном дворе, я прохожу через лужайку, мимо кустов, чтобы позвонить в большой медный колокол, над которым написано: «Звоните громче».

Позже я узнаю, что колокол и надпись ссылаются на другого духовного мастера мудрости начала двадцатого века: Г.И. Гурджиева.

Звоню в колокол, но не очень громко. Никто не отвечает. Звоню снова, на этот раз менее робко. Жду с минуту и начинаю терять терпение, скорее даже слегка беспокоюсь: не забыл ли он о моем приходе?

Наконец, я решаю сильно потрясти колокол, ведь сказано же: «Звоните громче». Дверь открывается. На пороге появляется женщина лет сорока. Она сразу производит на меня впечатление чувством своего достоинства, не меньшим, чем своей зрелой красотой – евроазиатская принцесса из Арабских Ночей. Ее улыбка и манера говорить впечатляют не меньше, чем ее внешний вид. Она догадывается (или знает), кто я, и проводит меня через различные коридоры в мою комнату, предлагая мне умыться или немного отдохнуть. На столе лежат фрукты, и я вежливо отказываюсь от предложенной мне чашки чая.

Вернувшись, она устраивает мне небольшую экскурсию по зданию. Убранство усадьбы отличается богатством и роскошью: восточные ковры, деревянная обшивка, гобелены и картины занимают каждую стену – украшено богато, но ненавязчиво. Во время экскурсии мы встречаем несколько человек, каждый из которых приветствует нас улыбкой и четким кивком головы. Это не имеет ничего общего с натянутыми, поверхностными улыбками в приемных, которые мне доводилось посещать; я ощущаю их как настоящий дар: открыто, но не долго, они смотрят мне прямо в глаза, как бы говоря: «Я рад видеть тебя здесь»! С моей хозяйкой мы, наконец, подходим к большой стеклянной двери, выходящей к великолепному парку. Здесь она меня оставляет, говоря, что вернется за мной в 18.00 – время моей встречи с Селимом Айсселем.

Едва начав свою прогулку, я увидел большое здание в нескольких десятках метров от усадьбы. Там собралось изрядное количество людей, работающих вместе. По мере того как я подходил ближе, я увидел нескольких рабочих и мастеровых: здание перестраивается, старая конюшня переделывается в большой зал. Люди забивают гвозди, пилят, красят, обдирают стены и крышу снаружи и внутри. Около сорока человек работают в метрах десяти. Шум производится инструментами, очень мало слов и деятельность как в муравейнике – большая эффективность, но без напряжения и возгласов. Хотя тишины нет, но от этой работы у меня создается впечатление молчаливой и благородной силы.

Посреди всей этой деятельности я узнаю Селима Айсселя, поскольку раньше видел его на фотографии. Он переходит от одного места к другому, одобряя, советуя или исправляя, постоянно улыбаясь, часто шутя, но всегда убеждаясь в том, что работа продвигается. С тех пор у меня часто была возможность его видеть, как в рамках его работы, так и благодаря ему в рамках моего растущего интереса к моей «собственной Работе» (не к моей профессиональной работе, но к тому, что он называет работой над собой, работой над совершенствованием человеческой природы).

Но возвратимся к первому дню: я вхожу в старую конюшню. Никто не обращает ни малейшего внимания на мое присутствие, кроме уже упомянутых мною открытых взглядов глаза в глаза и улыбок. Поскольку я медленно приближаюсь к Селиму Айсселю, он поворачивается и также догадывается, кто я (хотя раньше мы никогда не встречались), приветствуя меня по имени. После того как он попросил меня передать ему деревянный брус, на который я наступил ногой, он мне говорит, что мы сможем встретиться для беседы в 18.00, и продолжает: «А сейчас чувствуйте себя как дома… и, пожалуйста, подайте мне другой брус…» Что я и делаю. Около пяти минут я подаю ему деревянные брусья. Он прибивает их к деревянной решетке до того момента, когда мимо проходит молодая женщина, которую он просит продолжить его работу. Он оставляет меня среди гвоздей и деревянных брусьев. Я больше не вижу его до нашей встречи в 18.00. Поскольку я не привык к такого рода работе, я завершаю ее с парой заноз. Женщина, которая на удивление весьма очаровательна, продолжает забивать гвозди; эта работа длится еще около часа. Конечно же, я пользуюсь этой возможностью, чтобы задать ей несколько вопросов.

– Зачем вы занимаетесь этой реконструкцией?

– Затем, что конюшня не может быть использована в нынешнем состоянии.

– Вы плотник?

– Нет, врач.

– Давно вы здесь?

– Нет, всего три года. Я прихожу сюда по выходным, раз в две недели.

– Изучать столярное дело?

На этот раз вместо лаконичного ответа она разразилась смехом: «Значит, вы новичок в Работе!»

Я объясняю, что я журналист и не принадлежу к их «Работе». Это смешит ее еще больше. После такой странной реакции чувствую себя обязанным оправдать свое присутствие здесь: Селим Айссель согласился принять меня из уважения к дружбе одного нашего общего знакомого. Он согласился встретиться со мной в 18.00. Но я не могу удержаться, чтобы не добавить, что интересуюсь всем, что вызывает мое любопытство. Молодая женщина неожиданно стала намного разговорчивее. Она объясняет мне, что господин Айссель уже очень давно не принимал журналистов. По его мнению, племя свободных журналистов находится на грани вымирания. Большинство журналистов сейчас неспособно быть объективными, поскольку либо служат господствующей идеологии, либо идеологии своей газеты, а их газета сама подчиняется не законам истины, а законам большинства читателей, которых ей нужно ублажать.

Затем она объясняет мне работу господина Айсселя – она говорит, что это можно выразить в двух словах, несмотря на то, что на эту тему он написал более пятидесяти книг. Цель его работы в том, чтобы создать условия, позволяющие современным мужчинам и женщинам реализовать себя, развиваясь к высшему уровню, непостижимому для обычного человека. Оставаясь при этом в совершенной гармонии со своими близкими и окружающей средой, что означает с другими и миром.

Поскольку я особо не интересуюсь ни духовностью, ни мистикой этой молодой женщины и ее мастера, я пытаюсь перевести тему нашего разговора на того, кто на самом деле является причиной моего визита.

Эта идея была явно неудачной, поскольку как только эта женщина замечает мое любопытство к Селиму Айсселю, она вдруг становится тихой как мышка и начинает особо старательно забивать гвозди. Внезапно она поворачивается ко мне и объясняет, что одним из правил учения Селима Айсселя, которое она сама решила применять к себе, не говорить о других людях ни хорошего, ни плохого, поскольку положительные качества личности и так говорят сами за себя. Она говорит мне, что когда я встречу господина Айсселя, то смогу составить о нем собственное мнение, и это будет намного интереснее того, что о нем говорят другие люди: не всегда ли друзья преувеличивают чьи-либо добродетели, а враги – недостатки? Теперь настал мой черед рассмеяться после столь откровенного, здравомысленного замечания, и мы заканчиваем работу в хорошем настроении.