— Ну… — Круль пожал плечами.

Сергей Симонов, рядовой межнациональных вооруженных сил. Умер от раны, так и не согласившись подписать Договор, простучало в голове Ивана. Служба Спасения согласилась оказать медицинскую помощь только в обмен на подписание Договора и позволила рядовому Симонову умереть.

— Ты хочешь сказать, — повторил Иван, — что я согласился подписать Договор?

— Ты был без сознания, у нас не было времени на формальности.

— Я просто согласился?

— Если считать молчание знаком согласия, то да. А что у тебя замечательно получалось в тот момент, так это молчать. Тебя вылечили просто так, — Круль встал со стула. — Даром. И безвозмездно.

— Почему?

— Почему? — переспросил Круль. — А потому, что так решили.

— Я требую, чтобы меня отвезли в Конюшню.

— Ага.

— Я требую…

— Я бы — с удовольствием. Но в Конюшне не знают где ты. Полагают, что ты погиб, но объявили тебя пропавшим без вести. На следующий день буря прекратилась, место засады было обыскано. Нашли останки священника, Кононова, Коваленка и Смотрича. Ты и Квятковский числитесь в пропавших.

— Анджей тоже здесь?

— Вот Анджея здесь нет. И еще, — сказал Круль, — странная подробность. Смотрич погиб необычно. Выстрел в затылок, в упор. Из оружия Анджея Квятковского. Мы потребовали копию всех документов.

— Их схватили, оружие Квятковского отобрали…

— Может быть. Тогда почему тело Смотрича лежит в одиночестве? Почему Квятковского не убили рядом? Пистолет Квятковского нашли, а самого рядом нет.

— Ну убежал. Его пистолет подняли…

— Отпечатки пальцев только Анджея Квятковского, — сказал Круль. — Четкие, не смазанные. После него никто оружия в руки не брал. Если тебя это интересует, то в ад никто из них, кроме, естественно, бывшего священника, не попал. Информацию этим путем получить невозможно. Кстати, тот рядовой тоже не в Аду. Я взял на себя смелость и сообщил об этом капитану Мовчану.

— Спасибо, — сказал Иван.

— Пожалуйста, — серьезно ответил Круль.

— Что со мной будет дальше? — спросил Иван.

— Вначале — выздоровление, потом… Потом с тобой, наверное, поговорят.

— Я не подпишу Договор, — как только мог твердо, ответил Иван.

— Нет нужды. Мы-то с тобой знаем, что не все у тебя в этом смысле просто. Полагаю, что ты еще сам попросишь подписать бумажку.

— Пошел ты…

— Уже иду, — дверь палаты открылась, и заглянул врач. — Доктор, я уже в пути.

Круль сунул руку в карман, достал четки, покачал их в руке, как маятник.

— Это побудет у меня. И пусть это пока останется нашей маленькой тайной. Лады?

Странно, но погода в Иерусалиме наладилась. Небо было чистым, солнце светило совсем не по-февральски. Было тепло, и люди выходили на улицу в легких куртках и плащах. Ни дождя, ни снега — тепло и солнечно. Если бы такая погода пришлась на осень, люди все еще ходили бы в летнем. Февраль же обязывал хоть к каким-то формальностям.

Но погода оказалось не самым странным, что происходило в этом феврале в Иерусалиме. Куда более необычным и непонятным для Ивана было то, что сам он все еще находится в клинике Службы Спасения. Его никто не держал. В смысле — не удерживал. Никто не запирал палату, не приставлял к нему охранников. Нет, в палате стояла аппаратура наблюдения, но это, как понял Иван, было скорее мерой охраны, чем надзора.

Странным было то, что у Ивана не возникло желания слинять из клиники. Абсолютно. После памятного разговора с Крулем, когда прозвучало столько всего абсурдного, Иван провел бессонную ночь, отказавшись принять снотворное, до самого утра пытался если не понять, то хотя бы придумать, почему все так завертелось вокруг него. Почему?

Его хотели убить?

Разлетающийся в кровавые клочья Юрасик, замертво падающий из «Рейдера» Коваленок — все это из-за Ивана? Просто побочные, незапланированные потери? Среднестатистические огрехи при тайной операции?

Ведь Иван мог не пойти в рейд. Мог совершенно спокойно остаться в Конюшне, Токарев вон рвался вместо него. Тогда ребята из группы были бы, скорее всего, живы. Это если засада была на Ивана Александрова. Если засада была на него.

Иван много раз мысленно прокручивал картинку — солдат идет к машине. Неторопливо, демонстрируя скуку и небрежность. Тянет лямку. Подходит, освещает фонариком номер машины и опознавательные знаки. Освещает, сволочь, смотрит. И продолжает неспешное движение. Уходит с линии огня, останавливается возле кабины.

Если бы это была просто громкая акция возмездия, то никого не нужно было посылать к машине. Просто расстрелять «Рейдер» с двух точек. Как только стала машина — открыть огонь на поражение из двух пулеметов. Тяжелый рубит, легкий — домолачивает. И никто бы не ушел. Можно было вообще не включать на вездеходе огней, а подпустить рейдовую группу поближе.

А если бы это был не «Рейдер»? Они могли остановиться, пропустить мимо себя обычный транспорт, хоть торговый, хоть военный. Движение по дороге через пустыню хоть и не слишком активное, но постоянное. Если бы засада приняла постороннюю машину, рейдовая группа точно насторожилась бы. И получила бы все возможности от контакта уклониться и добраться в Иерусалим хоть и позже, но невредимой.

Юрасик, Коваленок… Иван скрипел зубами, стонал, как от боли, но из головы выбросить не мог. Вспоминал этих двоих. Марко Смотрич и Анджей Квятковский не приходили к нему в сны, не возникали перед его глазами бессонной ночью — он не видел их смерти. И представить ее не мог.

Нет, то, что галаты могли сделать с захваченным патрульным, Иван знал. Но все равно не получалась у него в голове картинка. Марко стоит в пустыне, смотрит в темноту, на сполохи выстрелов, и пытается сообразить, что же там происходит. Не ввязался же Александров в бой? В это время Квятковский достает из кобуры пистолет, приставляет его к затылку опера и нажимает на спуск. Лицо Смотрича разлетается клочьями. Анджей бросает оружие и уходит? Чушь.

Не лепится картинка, ни хрена не лепится.

Когда Ивану разрешили вставать и ходить — даже тогда не возникло желания сбежать. Его не трогали, никто не лез с разговорами и сочувствием. Можно было просто жить. Даже не жить, а существовать.

Удобная растительная жизнь.

Ему приносили еду в палату, постоянно работал кондиционер, даже какими-то ароматизаторами и дезодорантами пытались забить неистребимый запах серы в клинике — все, чтобы специальному агенту Ордена Охранителей было хорошо. А специальному агенту Ордена Охранителей вообще здесь находится не следовало. Не положено ему было здесь находиться, хоть ты тресни.

Оказалось, что ходячим больным не возбраняется выходить на крышу клиники и дышать свежим воздухом. Нужно было только подняться на лифте до пятого этажа, потом пройти по коридору, выйти на лестницу и дальше преодолеть два лестничных пролета до крыши.

С первого раза эта прогулка вызвала у Ивана одышку и головокружение, сердце чуть не выпрыгнуло из груди, но постепенно, к концу недели путешествие уже не было испытанием силы воли, а превратилось вначале в приятную прогулку, а потом в полезную привычку.

После обеда Иван всегда выходил на крышу. И два часа там находился либо в плетеном кресле с пледом, либо прогуливаясь из конца в конец.

Думать никто не мешал. Но и помогать никто не собирался. Как-то так получилось, что в послеобеденные часы, кроме Ивана, на крыше никого не было. Закралось в душу опера подозрение, что больные и персонал были на этот счет проинструктированы, но выяснять правильность своих предположений Иван не стал.

Клиника была расположена правильно — это Иван понял сразу, с первого же посещения крыши. Вокруг не было домов. Какие-то строения были в небольшом отдалении, за деревьями, но от них крыша не просматривалась. Снайперы слезами изойдут, но подстрелить кого-нибудь на крыше у них не получится. Разве что подпрыгнуть в воздух и зависнуть.

Так что крыша была местом для прогулок безопасным и укромным.