– И вскрытие показало, что это синильная кислота?

– Да, признаки были явные – полный рот пенистой слизи… простите, герр Крылов… Вам довольно знать, что мое подозрение подтвердилось. Я даже мог бы сказать, сколько именно отравы проглотил бедный Илиш, – с учетом того, что он стар и сердце ослабело, не более полутора гранов яда.

– Но откуда взялась эта самая кислота? – спросил Маликульмульк. – Трудно ли ее раздобыть в Риге?

– Легче, чем вы думаете. Если бы она мне понадобилась для опытов, я бы к завтрашнему утру имел сколько угодно, хоть ведро. Что, по-вашему, используют для получения лавровишневой воды, которую так любят наши дамы?

– Си… синильную кислоту?..

– Ягоды или даже листья лавровишневого дерева настаивают в воде, потом производят отгонку, потом полученную жидкость растворяют в спирте – буквально каплю на стакан. Есть там и другие элементы, но это неважно. Вы ведь употребляли лавровишневую воду?

– Хм… у ее сиятельства есть флакон, у наших дам также, запах мне известен, весьма приятный… Капают в стаканчик, когда разволнуются, могут принять, если кашель одолеет. Это что же – если выпить кувшин лавровишневой воды?..

Первая мысль Маликульмулька была о детях. Они любят таскать у старших, в том числе и у матери, всякие загадочные предметы. Так что же – предупредить ее сиятельство? Он поделился своими опасениями с Гринделем.

– Вы лучше следите, чтобы к ним не попал горький миндаль. У вашего повара, наверно, есть запасы. Для вкуса хватает одного ядрышка на целый котел. Десять ядрышек – смерть для ребенка.

– Господи Иисусе!

Тут кельнер принес им заказанные горячие колбаски, тушеную морковь, особенный рижский хлеб с тмином, поставил оловянные кружки с крышечками. В кружках было горячее пиво с пряностями, в которое для особой густоты были подмешаны яичные желтки с сахаром.

Маликульмульк не чувствовал голода – да и что такое для закаленного в битвах брюха четыре тонкие жирные колбаски? Но они исчезли стремительно, он заказал еще порцию. То, что рассказал Гриндель, так проняло Косолапого Жанно, что только мерные движения челюстей могли его успокоить. Рига полна отравы! В каждой аптеке, торгующей пузырьками с лавровишневой водой, на каждой кухне – яд!

Из чего вытекает, что к смерти одного аптекаря приложил руку какой-то другой аптекарь.

– О чем вы задумались? – спросил Давид Иероним.

– О смерти Илиша. Что она означает… Ах да, вы же еще ничего не знаете!

– Что я должен знать?

Маликульмульк помолчал, глядя на опустевшую тарелку. Остался один запах… Нужно ли было говорить Гринделю, что Голицын велел разузнать о вражде аптекарей с Семеном Лелюхиным и его наследниками? Давид Иероним тут же поймет, что герр Крылов, еще даже не собрав сведений, заранее стал на сторону русских купцов. И что из сего выйдет? Охлаждение приятельства – и ничего более…

Был бы здесь Паррот! Вот кому Маликульмульк мог бы все объяснить, невзирая на несносный нрав физика. Да, Парроту не нравится, что журналист, драматург и философ становится компаньоном знатной особы и кормится с барского стола. Еще менее ему нравится, что философа назначают начальником генерал-губернаторской канцелярии, не сообразуясь с его способностями и нравом. Видимо, чтобы угодить Парроту, Маликульмульку следовало бы подать в отставку и определиться преподавать словесность в Екатерининскую школу.

Паррот… он бы сумел сегодня защитить Давида Иеронима от дурака-доктора и настоять на правильном лечении старого Илиша… ведь наверняка и в анатомическом театре Гриндель наслушался всяких неприятных слов…

– Послушайте, Давид Иероним, не собирается ли в Ригу Паррот? – вдруг спросил Маликульмульк.

– Нет. Он вам нужен?

– Нет… хотя, пожалуй, да, нужен… впрочем, я не уверен…

– Мне написать в Дерпт?

– А вы не переписываетесь?

– Переписываемся, конечно, как раз вчера я отправил ему коротенькое письмо.

Маликульмульк сделал знак кельнеру – он понял, что без третьей порции сосисок не обойдется.

– Не боитесь есть на ночь столько жирного? – спросил Гриндель.

– Я привык. Вот что… можете ли вы исполнить мою просьбу, не задавая никаких вопросов, просто – исполнить? Потому что я прошу, и это – главный аргумент?

– Могу, если это в пределах моих возможностей.

– Любезный Давид Иероним, я прошу вас в ближайшие дни позаботиться о герре Струве… ни о чем не спрашивайте, ради Бога! Просто сделайте так, чтобы он ни на минуту не оставался в аптеке один! Как несчастный Илиш!

– По-вашему, и ему грозит опасность?

Маликульмульк вздохнул. Нужно было все же хоть что-то объяснить.

– Из столицы пришло очередное послание. Князь хочет узнать, как начался спор из-за рижского бальзама. Начало сей запутанной истории знают только старые аптекари. Вон Илиш непременно знал…

– Кому-то не хочется, чтобы князь выяснил правду об этом деле? – догадался Гриндель. – Но тогда это могут быть только Лелюхины! И имейте в виду – на их фабрике изготовить синильную кислоту так же просто, как в моей лаборатории!

– Я не знаю, – тихо ответил Маликульмульк. – Я не знаю, кто бы это мог быть. Ясно только, что эта смерть связана с вашим чертовым бальзамом, будь он неладен! И не говорите мне больше ничего об этом! Я не труслив, я Тайной экспедиции не боялся, самого Шешковского не боялся! Писал, что хотел! Думаете, меня не предупреждали? Издавал, что хотел! Сатиры мои не знали чинов и титулов!.. А тут – яд, гнусная интрига и яд… это у меня вызывает отвращение, отвращение и страх… я не знаю, как еще объяснить…

– Вас слушают, – прошептал Гриндель, взглядом указав на соседний стол, где во время страстной речи философа все приумолкли.

– Бог с ними. Здесь нет лавровишневой воды?

– На что вам?

– Со мной случается… я вдруг испытываю страх, а тут, при мысли о яде, о той пенистой слизи во рту…

Он вскочил и выбежал – прямиком на улицу… успел…

Эта странная и стыдная особенность его тела была ему ненавистна. Он взращивал в себе смелость, чтобы тело наконец смирилось и образумилось. Иногда получалось. Сейчас – почти получилось.

Снег, летевший большими мягкими хлопьями, покрывал его спину, грудь, живот. Он стоял неподвижно – это ли был холод для человека, который мог голышом искупаться в проруби?

Он забылся и понемногу превращался в белый монумент Косолапому Жанно – философ признает лишь те памятники, которые изготовляют в типографии, а Косолапый Жанно, глыба плоти, должен получить соответствующую каменную глыбу, хотя бы воображаемую…

Сказывали, какой-то король, чтобы не отравили, пил только воду, которую набирал из ручья, и только яйца, которые варил всмятку. Забавно было бы – вода и яйца, вода и яйца… Так, пожалуй, и обдуришь злодея.

Вот только откуда злодей знал, что князь и начальник его канцелярии будут искать правды у старых аптекарей?

Подчиненные, видя, что начальник не в духе, положили прямо посреди стола стопку конвертов с печатями, а полученные с утра депеши – чуть сбоку. Не может в Риге быть таких новостей, опоздание которых смерти подобно. Государь молод и здоров, войны нет и, кажется, не предвидится, зима – в порту тихо, так пусть уж Иван Андреич побалуется. Это и впрямь успокаивает – медленно, тонким лезвийцем, отделяешь сургучную лепешку от плотной бумаги, следя, чтобы она не треснула, и перед тобой образуется разноцветная кучка: больше всего красных печатей, попадаются и карминные – это зависит от добавки в сургуч киновари; зеленые, когда подмешана ярь-медянка, и черные, когда подмешана простая сажа.

Он и баловался – заняв руки несложным и кропотливым делом, перебирал в голове все, что знал о вражде аптекарей с Лелюхиным. Хорошо бы полицейские сыщики опросили соседей Илиша – может, кто и заметил убийцу, входящего в Зеленую аптеку. Этот убийца – из тех покупателей, ради которых и был заведен большой серебряный кофейник. Он – рижанин, Илиш знал его не первый день. Он – немолодой рижанин, бюргер, ему есть что терять, если явится на свет какая-то подробность чуть ли не сорокалетней давности.