Генрих, заставивший баронов признать этого ребенка своим будущим преемником на английском троне, тотчас же заставил на его место назначить второго сына. Разочарованный, но не потерявший уверенности, король на время уехал от семьи, размышляя о том, что предпочел бы, чтобы его сын был жив, а присутствовать при рождении дочери он не хотел. Тогда еще Генрих не мог предугадать, что она станет его любимицей.
Алиенора же испытывала совсем другие чувства, она страдала от потери маленького Гийома. Дочь его не заменит, но она хочет любить всех своих детей и бороться против младенческой смерти. Во время переездов, а также в замке предпринимались все меры предосторожности, чтобы уберечь детей. Ее дорогого Гийома больше нет, и королева не так охотно улыбалась маленькой Матильде, которая была очень похожа на мать. Алиенору бранила старая кормилица, привязавшаяся к малышке: «Она как две капли воды похожа на вас в детстве, Алиенора!»
Жители Пуатье узнали, что король Генрих Плантагенет очарован новым канцлером Томасом Беккетом до такой степени, что стал даже пренебрегать супругой. Все, что шло из Англии, им не нравилось. Они опасались враждебности по отношению к своей герцогине и к себе. Со дня траура Алиенора не видела супруга и знала, что он готовит некие переговоры с Людовиком Французским, ни слова не сказав ей.
Если Людовик будет слишком открыто поддерживать Жоффруа Плантагенета в стремлении стать владельцем Анжу, Генрих II перестанет приносить ему вассальную присягу за свои континентальные владения, опираясь на тот факт, что Папа Адриан освободил его от клятвы уступить Анжу брату, данной отцу на смертном одре. В конце концов Людовик капитулировал. Алиенору это не удивило: она знала, что сопротивляться Генриху бесполезно. Ей неизвестно, заедет ли Генрих в Пуату или продолжит свою поездку в Бордо один. Они рассчитывали встретить там Новый год в семейном кругу и собрать плед. Генрих непредсказуем: он повинуется своим порывам, будит среди ночи своих людей и советников, если ему надо; спит под открытым небом, на краю дороги, если чувствует себя без сил. Он загоняет всех лошадей; Алиенора жалеет бедных животных, покрытых пеной, которые падают как подкошенные. Когда она сопровождает короля – что происходит все реже, – то заботится о сменных лошадях для своей прекрасной белой кобылы, которую хочет пощадить. Генрих же во время своих отчаянных скачек меняет лошадей как перчатки. В конце концов Алиенора стала опасаться, что он больше ни к чему и ни к кому не испытывает привязанности. Им движут только собственные амбиции. Конечно, аквитанцы не одобряли, что Генрих будет приносить присягу на их земле. Они предпочли бы, чтобы церемонию принятия титула герцога провела бы их Алиенора.
Итак, в Пуатье она недавно принимала визит Жоффруа дю Лору, бывшего настоятеля монастыря в Фонтен-ле-Конт, теперешнего архиепископа Бордо, который пытается добиться возобновления льгот, предоставленных его церкви герцогом Гийомом, отцом Алиеноры. Генрих появился как раз во время новой встречи, которую Алиенора предоставила Жоффруа. «Видно, этому королю Англии служат хорошие шпионы», – подумал Жоффруа дю Лору, увидев, как тот внезапно возник на пороге во время разговора дю Лору с Алиенорой. Бывший настоятель поднимается из вежливости и после низкого поклона тому, кто стал герцогом Аквитании, направляется к выходу, поклонившись Алиеноре. Она же, счастливая от встречи с супругом, тем не менее, удерживает гостя. Боится ли она Генриха? Хочет ли доказать, что умеет проводить совет и не дает себя прервать, будучи хозяйкой своего герцогства? Лору не знает, что делать, Генрих его удерживает, желая узнать, что происходит.
– Пусть мой приезд никак не нарушит вашу беседу, если я смогу на ней присутствовать.
Но его вид противоречил словам! Алиенора и Жоффруа пытаются помочь королю побороть смущение. Генрих всегда замечает между аквитанцами своего рода сообщничество – будь то чиновники или духовные лица, – когда они оказываются перед чужаком, даже если это принц, который будет ими править. Это его очень злит, но и толкает на принятие решения: никогда не вводить аквитанцев в свой совет, никогда не доверять им правительственные задачи. Он обещает себе обмануть этих нахальных и непослушных аквитанцев либо с помощью союзов, которые он решит заключить, либо назначением на высшие должности людей из Анжу, Англии или Нормандии, которые смогут держать их в узде. Однако свои мысли он хранит при себе.
Алиенора чувствует, что супруг готов ей противоречить. Она спешит, несмотря на все разногласия, которые их разделяют, завоевать его снова. Королева не из тех женщин, которые отказываются принять вызов, а этот она принять в состоянии. Материнство ее украсило, Алиенора это знает и чувствует, что в своем Пуату она любима, окружена двором обожателей, которые делают ее желанной.
– Отец мой, – говорит Алиенора, – вы получите свои льготы. Генрих, который здесь присутствует, не будет препятствовать, по крайней мере, я так думаю.
Внезапно ее взгляд заискрился лукавством: она прочла на лице Генриха, что он намерен отвечать сам, хотя и невежливо противоречить своей герцогине. Вот настоящий вызов. Однако к Генриху очень быстро возвращается хладнокровие. Та, которую он так часто унижал в Англии, еще будет артачиться? Алиенора решает показать супругу, как ее уважают здесь, даже если она просто жена. Но для Генриха государственные соображения – это абсолютная власть, и жены не имеют никакого отношения к делам. Его мать и жена могут быть полезны, только когда покорны ему.
Таким образом, он здесь присутствует словно на спектакле, обещая себе покончить с инициативами жены, как только они останутся одни. Но королева предлагает Жоффруа дю Лору – способ отомстить за вездесущность Томаса Беккета – поехать с ними в Сен-Савен. Архиепископ чувствует печаль в голосе этой женщины, призыв о помощи. Он знает, как сильно она переживает смерть своего трехлетнего ребенка, и не может ей отказать. Генрих, у которого вовсе не усталый вид, решает, что лучше сопровождать супругу самому, нежели видеть, как она плетет интриги с прелатом из Пуату, который, как и английские прелаты, ценит свои льготы и умеет всего добиться от женщин, исповедуя их и давая советы. Плантагенет позволяет себе вкратце рассказать историю аквитанского духовенства, мысленно отметив, насколько любимая поговорка покойного отца засела в его сознании. «Обычаи и нравы одной провинции не обязательно применимы к другой», – не уставал повторять Жоффруа Анжуйский.
По дороге в Сен-Савен, разместившись втроем в своего рода сундуке на колесах, обитом изнутри, запряженном хорошими лошадьми, Генрих без перерыва расспрашивает Жоффруа. Церковник не дает себя обескуражить этому молодому кондотьеру[44], моментально завладевшему виконтством Туар, городом Лиможем, где с наслаждением разрушил фортификационные сооружения, и который намерен играть поборника справедливости вплоть до Гаскони. Архиепископ молит Бога дать ему смелости противостоять этому человеку, в большей степени полководцу, чем человеку долга и чести.
– Я думаю, вам известно, – говорит он Генриху, – что знаменитый римский декрет от 13 апреля 1059 года является важной вехой в жизни нашей Церкви! Ваши герцоги приняли его к сведению. Этот декрет лишал императора всякой власти во время выборов Папы, и кардиналы были единственными, кто принимал участие в этом процессе. Воля вернуть Церковь ее слугам была проявлена в Аквитании, и у нашего герцога (он бросил взгляд на Алиенору) хватило мудрости подписать конвенцию, лишающую его права назначать епископов в Лиможе.
– В самом деле? – ответил Генрих. – Я приветствую покорность ваших герцогов, но была ли она эффективной?
Он выдержал паузу, которая становилась гнетущей, потому что этот намек на покорность герцогов Аквитанских по отношению к духовенству прозвучал довольно иронично. Всем было известно о конфликтах с Церковью, в которые вступал дед Алиеноры Гийом IX. Затем Генрих назидательно продолжил:
