Каждое утро я окунался в Ганг, который все так же тек и оставался, тек прочь и оставался тут. Иногда я даже плавал в нем, недалеко, всего пара гребков. Я старался не хлебнуть речной воды, но несколько капель всякий раз неизбежно попадали мне в рот. Как-то утром я увидел дельфинов, обитавших, по слухам, в реке. Их было два, черные и гладкие, в своих аквалангистских костюмах, они то всплывали на поверхность, то ныряли, демонстрируя свои продолговатые улыбки. Трудно было поверить, что такое может быть на самом деле, но сам этот факт многое говорил и о дельфинах, и о Ганге, и о бытии как таковом. Он говорит, что в Ганге точно есть дельфины, а если тут есть дельфины, то могут быть и всякие другие существа, к примеру выдры, и не только тут, а и в других реках, да и не только в реках.

«Проходя, остаешься, — пел я самому себе. — Оставаясь, проходишь».

В день своего первого купания я заходил в воду с опаской; теперь же я спокойно нырял с гхатов. «Нырял» — это, конечно, сильно сказано. На самом деле это было не так зрелищно. Это было больше похоже на вытягивание вперед — когда вытягиваешься вперед всем телом, ни на что не опираясь и отпуская себя, а после плюхаешься брюхом об воду. Солнце припекало так сильно, что, выбравшись из воды, я обсыхал всего за пару минут. После этого я шел в «Лотос-лаунж», чтобы съесть свой блин с лимоном и сахаром, или просто шел обратно в отель и там спокойно занимался ничегонеделанием. Я шел медленно, но был открыт ко всему. Все было возможно. Я не удивился бы, узнав, что давно уехал из Варанаси и что теперь я военный преступник в Буэнос-Айресе в 1950-е годы. Если бы я вдруг оказался у себя дома на диване за просмотром документального фильма о Варанаси или за игрой в «Varanasi Death Trip», это не сильно изменило бы мое восприятие ситуации, потому что в моей ситуации мало бы что поменялось. Когда кто-то сказал мне, что в семидесятые я учился с ним в Чартерхаусе, я и глазом не моргнул, хотя я знал о Чартерхаусе лишь то, что это школа и что там в свое время учился не то Пит Хэммил[200], не то Питер Гэбриэл[201]. Если бы ко мне сейчас вдруг кто-то подошел и заявил, что понятия не имеет, кто я такой и о чем говорю, я бы согласился с ним и сказал лишь:

— Я тоже.

На самом деле все так и случилось, кто-то это и вправду сказал — ну или что-то в этом роде, — только это был не кто-то, а Ашвин. Он как раз вернулся из Хампи, где Изобель, по всей видимости, дала ему от ворот поворот и где он наконец-таки поимел тот нервный срыв (хоть и намного позже, чем можно было ожидать), к которому подвел его весь этот переизбыток любви. Бедный мальчик. Все, что я мог сделать, это дать ему пару рупий и благословить.

Время шло, а может, и не шло. Все время, какое ни есть, присутствует здесь, в Варанаси, так что, скорее всего, ни ходить, ни проходить оно не может. Это люди приходят и уходят, а время остается. Время — как раз не гость. Дни, однако, шли и проходили, и пришел наконец день, величайший из дней, день дней. На Кедар-гхат откуда-то прискакал кенгуру. Это, естественно, всех порядком взбудоражило, но так как индуизм — религия крайне гостеприимная, его приняли как родного и немедленно включили в местный пантеон интересных событий. Вместо того чтобы изумляться, все отнеслись к этому так — ну, а почему бы и не кенгуру? Приветствуя его, люди забрасывали его яркими цветами, прикасались к его священным нижним лапам, надевали гирлянды ноготков на его покатые викторианские плечи. На лоб ему тут же нанесли тилак из сандаловой пасты. Сложив передние лапы вместе, кенгуру слегка кланялся, что было очень похоже на анджали[202]. Говорят, это был славный, тихий кенгуру, явно довольный всеобщим вниманием и приятной компанией. Совершенно неагрессивный — совсем не как тот, что напал во сне на Даррелла. Я сказал «говорят», потому что сам я его не видел. Я, видите ли, сидел у него в сумке и поглядывал оттуда, пушистый, как гусенок, гладкий, как выдра, проездом тут, но никуда не уезжая. Я видел то, что видел он, а не то, что видели смотревшие на него люди. Когда кенгуру подошел к кромке воды, я увидел медленно катящиеся мимо тяжелые воды Ганга. Люди думали, что кенгуру может прыгнуть в Ганг, но он, похоже, был на это не настроен. Возможно, он уже прочитал в каком-нибудь путеводителе, какая тут грязная вода. Он просто стоял у самой ее кромки, опираясь для равновесия на хвост. Толпа распевала божественное имя — Гануна. Она нараспев повторяла множество имен Гануны, и все же это было одно только имя — Гануна. Я слышал его повсюду — его пели люди, и река, и я сам. Слышать имя Гануны и петь имя Гануны — в том не было никакой разницы. Услышать имя — значило сказать его, а сказать его — значило откликнуться на его имя — Гануна. Гануна, может быть, и выглядел как кенгуру, но в каком-то смысле Гануна был больше выдрой, чем кенгуру. И в отличие от кенгуру, Гануна не испытывал никаких сомнений по поводу Ганга. Это говорила в нем выдра. Перебраться через теплый бортик сумки было несложно — все равно что влезть на невысокий заборчик, слушая пение божественного имени Гануны, потянуться вперед и — ни на что не опираясь — отпустить.

Для сведения, мы с моей женой, Ребеккой, бывали на биеннале трижды — в 2003, 2005 и 2007 годах. В плане погоды 2003-й оказался настоящим пеклом. География и Венеции, и Варанаси, представленная на этих страницах, хочется надеяться, вполне надежна, но в плане искусства я позволил себе определенные вольности. Вот только один из примеров, связанный как раз с биеннале 2003-го: африканцы, продававшие поддельные сумки возле касс Арсенала, были на самом деле частью инсталляции Фреда Уилсона в американском павильоне 2003-го. Кое-что из упомянутого в венецианской части книги материала — Джилберт и Джордж, Эд Раска, красный замок и синий свет — взято из 2005 года, остальное — из 2007-го.

В Джардини стена из дартсовых мишеней («Я, Мир, Вещи, Жизнь») была творением Якоба Дальгрена, видеодуш в русском павильоне — Александра Пономарева и Арсения Мещерякова, а глючные швейцарские картины написала Кристина Стреули (все это — 2007 год).

В Арсенале видео с черепом сделал Паоло Каневари; фотографии ученых — Райнер Ганаль, а видео «бокс с тенью» — София Уэттнал (тоже сплошь 2007 год). Как и Тарреловский «Красный сдвиг», видео с женщиной у реки (Кимсуджа «Прачка у реки Ямуны, Индия») было частью потрясающей экспозиции «Артемпо: Где время становится искусством» в палаццо Фортуни, которая хотя и совпадала по времени с Биеннале-2007, не имела к ней никакого отношения.

Нет нужды еще раз подчеркивать, что Джеффовы мнения об искусстве и мнения автора, несмотря на схожесть их имен, — это не то же самое или, по крайней мере, не всегда. Относительно великолепия «Вида на Ганг», впрочем, двух разных мнений быть не может. Я бесконечно благодарен Шашанку и всему персоналу отеля за гостеприимство и доброту во время нашего с Ребеккой там пребывания в 2006–2007 годах. (Да, в этой связи нужно сказать: отели Джеффа и Лоры в Венеции — вымышленные.)

Миниатюра Шивалала в Варанаси — творческое заимствование из Сити-Пэлас-Мьюзиэм в Удайпуре, штат Раджастан. Фотографии Дайяниты Сингх в галерее «Крита» — все из серии «Отойди поближе». Строки Фаиза были переведены для меня с хинди (будучи уже переведены на этот язык анонимно с урду) самим фотографом.

В тексте присутствуют кое-какие неавторизованные цитаты, большинство которых настолько очевидны, что в дополнительных примечаниях не нуждаются. Как бы там ни было, идея Джеффа, что не надо загонять нас в рай угрозами и страхом, почерпнута из «Райского стиха» Дина Янга (где он использует слово «запугивать») из сборника «Эмбрийойо». «Говорят, значение имеет не то, что происходит» — Джон Ланчестер произносит это в «Семейном романе». Философом, спросившим, откуда берется логика, был Ницше в «Веселой науке». Предложение, начинающееся со «Стояла ночь» взято из «Лезвия бритвы» Сомерсета Моэма. «Тьма скрывала тьму» — это «Ригведа». За вариацией на тему чеховской шутки следуют несколько строк из «Тюремных тетрадей» Антонио Грамши. «Набухшее облаками небо», «блуждание по лабиринту переулков, узеньких каналов и крошечных площадей, выглядевших на одно лицо», «сеть переулков», «приступы головокружения», «нет ничего более странного и деликатного, чем отношения между людьми, знающими друг друга только с виду» — все это из «Смерти в Венеции» Томаса Манна.