– Так? – спросила она у Глеба.
– Умница! Именно так! – обрадовался он.
Через минуту она уже совершенно уверенно прочитала стихи и еще грациознее повторила танец. Под обрадованным взглядом Глеба Лиза, наверное, могла бы плясать бесконечно, но здесь настала очередь других разуваться и подражать стремительным испанцам. А Глеб заметил, что у остальных девушек из студии вовсе не такие узкие и красивые ступни, как у Лизы. Ему показалось, что и ноги у нее длинные, прекрасно очерченные. На следующих репетициях он все присматривался к ней и вдруг принял решение. Пора было раздавать роли в «Пигмалионе», начинать учить текст и готовить какие-то куски. После первой читки Глеб объявил, что Элизу, героиню пьесы Бернарда Шоу, будет играть Лиза. Коллектив изъявил чрезвычайное недовольство. Особенно надулась та девушка, которую Глеб про себя называл Примой. Эта жгучая красавица Таня полагала, что только она достойна играть главную роль, и соперниц вокруг не видела, а уж Лизку, свою бессловесную подружку, в роли лихой и отвязной девицы из Лондона она просто не представляла. Естественно, что она немедленно с Лизой поссорилась, придравшись к какому-то пустяку. Но Лиза, еще недавно просто не пережившая бы разрыва с подругой, теперь почти не обратила на это внимания… Синеглазое, русоволосое божество избрало ее. И только это имело теперь отныне значение.
Выступили с композицией по Лорке перед ветеранами. Ветераны вежливо похлопали. Потом показали мини-спектакль школьникам. Старшеклассники заинтересовались настолько, что некоторые немедленно записались в студию. Первые успехи воодушевили ребят, и к работе над пьесой Шоу они приступили с азартом. Собственно, от самой пьесы в нем остались лишь канва и имена героев. Глеб задумал спектакль остросовременный, с узнаваемыми отечественными персонажами. Элизу Дулиттл он превратил в богатую барышню из разбогатевших «челноков». В первой сцене она появлялась не с букетиком цветов, а с известной всей стране сумкой для товара. Профессор Хиггинс стал бедным интеллигентом с аристократическими замашками. Ребятам такая трактовка была понятна. Вокруг шла жизнь, в которой вчерашние профессора шли на рынок торговать, а торговцы приобретали иномарки. Идея спектакля виделась Глебу в том, что вечные ценности восторжествуют, что нувориши непременно заплачут по культуре и захотят ею напитаться. Он придумал смешные и узнаваемые костюмы из старья, обнаруженного в костюмерной, сам расписал удивительные ширмы из бумаги, за которыми должен был гореть таинственный свет. И работа началась. Чтобы парни не сбежали, он параллельно занимался с ними сценическим движением. Вставил в спектакль несколько драк, и они с удовольствием разыгрывали их не только на сцене, но и на улице. Однажды Глебу пришлось вытаскивать пацанов из милиции, после того как они развлекли прохожих роскошным побоищем в стиле Голливуда. Но главным в этот отрезок его жизни стала Лиза.
Теперь он уже не понимал, как не заметил сразу ее гибкости, красоты тела, необыкновенного, оригинального лица… Она открывалась перед ним постепенно, словно скромный пейзаж, который исподволь очаровывает тайным колдовством. Лиза погрузилась в работу с одержимостью. Она ловила каждое слово, каждый жест Глеба. Начала читать книги, которые он приносил ей из своей библиотеки. Заучивала наизусть куски текста из роли. Глеб, который грезил Таировским театром, пытался создать из нее актрису, равно владеющую жестом, голосом, состоянием. Он заставил ее заниматься на репетициях в черном облегающем трико, и Лиза почувствовала свое тело. Он достал свои конспекты по сценическому движению и сценической речи. Заставлял Лизу кувыркаться и падать, петь вокализы, перегнувшись через спинку стула, тараторить скороговорки, ходить по сцене, вынося ногу как бы из середины живота. Он твердил ей как заклинание: «Расслабься, сними напряжение. Каждое движение начинай на расслабленных мышцах и только потом концентрируйся». Лиза перестала вздергивать одно плечо и сутулиться, у нее прорезался чудный низкий голос. Появилась кошачья свобода движений и жестов. Глеб понимал то, чего Лиза не видела: они повторяют путь героев из пьесы. Он лепит ее, как Пигмалион лепил свою Галатею, но это его только радовало. Глеб верил в успех: если Мейерхольд из зрелой Райх слепил вполне сносную актрису, почему бы ему, Глебу, не сделать из юной Лизы свою «прекрасную леди»! И все у них получалось. Парни из студии стали поглядывать на Лизу с явным интересом. Когда она стремительно и точно двигалась на подиуме, даже у Глеба слегка перехватывало дыхание. Правда, переодевшись в свои идиотские костюмы, состоящие из купленных мамой кофт и юбок, она вновь гасла и становилась Белой Молью. Но постепенно в ее гардеробе появились нормальные джинсы и свитера, а волосы, тщательно вымытые и расчесанные, она стала носить распущенными. Лиза стремительно превращалась в симпатичную девчонку, похожую на студентку. Однажды Глеб решил проверить на Лизином лице грим и накрасил ей глаза, обведя их черным жирным карандашом. Он сам поразился тому, что из этого вышло. Лицо стало необыкновенным. Слишком светлые глаза в черной обводке на Лизином скуластом треугольном лице сияли странным цветом озерной воды, нежный, трогательный рот чуть улыбался, а волосы потрясающего серебряного цвета приоткрывали крошечные, чуть заостренные ушки… Глебу захотелось ее поцеловать, тихо-тихо, мягко… А потом резче и грубее, чтобы она вздрогнула и задышала быстро и жарко. Но тогда отогнал от себя эту неудачную мысль. Им самим был установлен в студии жестокий закон: никаких романов между собой. По молодости Глеб полагал, что это возможно. И очень скоро он сам этот закон нарушил…
Подготовка к спектаклю шла полным ходом. Рисунок Лизиной роли почти совпадал с ее собственным превращением. В первых сценах она была нелепа, смешна, вульгарна. Лиза играла себя вчерашнюю, и это заставляло ее меняться еще быстрее. Они с Глебом часто оставались после общей репетиции, чтобы поработать над своими сценами. Сам Глеб играл профессора. Потом поздними зимними улицами они шли к Лизиному дому. Как-то раз он обернулся после того, как они распрощались, и увидел Лизину фигурку, которая брела куда-то прочь от дома… Глеб догнал ее и остановил. Он чувствовал некоторую ответственность за девчонку и не хотел, чтобы студия служила предлогом для отсутствия дома. Лиза сказала, что дома все пьяные и ночевать там она не хочет. Пойдет к знакомой девочке.
– Да вы не переживайте, Глеб, я часто ночую у кого-нибудь. Меня в общежитии у девчонок знают. Вахтерша пустит…
Глеб посмотрел на часы: была половина первого.
– Ладно, пойдем ко мне. Там вторая постель есть.
И они пошли. Их прогулка по зимнему ночному городу казалась Лизе сценой из волшебного спектакля. Горели фонари, освещая крупный невзаправдашний снег. И сквозь кружение этого снега под черным небом она шла, как героиня пьесы, к своему счастью…
А счастье свалилось на нее сумасшедшей лавиной. В ту же ночь они стали близки. И теперь Лиза частенько оставалась у него на ночь, благо дома это никого не интересовало. Она читала его книги и думала его мыслями. Цепляла его словечки и одевалась в его рубашки. Внутри нее росла другая Лиза. Женщина. Умница. Красавица. Его внимание, поцелуи, его красивое тренированное тело казались ей прямым доказательством ответной любви. Но Глеб думал иначе. Нельзя сказать, что он не влюбился… Влюбился, и очень, но все это время он помнил, что его ждут другая жизнь и другие женщины. Те необыкновенные, загадочные, известные…
Виденные им на экране и выдуманные еще в ранней юности, они ждали его в прекрасном грядущем, где не было места Лизе. Но теперь, в этот момент, он был влюблен в нее и целовал ее узкие ступни, называя их крылышками… И она, скрестив легкие тонколодыжные ноги, шевелила этими ступнями, подражая подрагиванию крыл. Невидимое время неслось сквозь них, когда они любили друг друга, и неотвратимо разносило в разные стороны… Но Лиза еще не знала этого и все крепче обнимала Глеба за плечи, все сильнее вжималась в него хрупким телом. И только в предрассветные часы глухая тревога охватывала ее и молчаливое животное внутри нее тихо скулило. Тогда она обнимала любимого и лежала неподвижно, слушая этот плач в себе.
