Судя по письму, Левицкий — выбор Безбородко и только Безбородко. А между тем речь идет о «Екатерине-Законодательнице в храме богини Правосудия», одной из самых популярных среди современников картин мастера. Живописный аналог оды Державина «Видение Мурзы», она была заказана Безбородко для его нового петербургского дома и с необычайной быстротой стала расходиться по другим собраниям в копиях и в том числе в авторских повторениях. И тем не менее в словах Екатерины нет и тени признания — простое подчинение необходимости, навязанной статс-секретарем или даже не им одним.
Екатерину не волновала живопись. Как, впрочем, и балет, и театр, и музыка, и даже архитектура, которой императрица отдавала, по восторженным воспоминаниям царедворцев, так много часов в совещаниях со своими строителями. Ее настоящая страсть — слова: не воспринимать, но поучать, рассуждать, лишь бы поучения и рассуждения были должным образом оценены. И еще — она умеет, не скрываясь, любоваться каждым очередным своим избранником, как интересной игрушкой, находя в нем все новые и новые достоинства по общепринятым меркам. Как раз на эти годы приходится «случай» А. Д. Ланского.
Ланской несказанно увлекается живописью — почему бы и не одобрить его в этом, тем более, что от получения полюбившейся картины «цвет лица его, всегда прекрасный, оживится еще более, а из глаз, и без того подобных двум факелам, посыплются искры». Через полтора месяца после упоминания о Левицком императрица будет писать все тому же Гримму: «Бромптон умер, не окончив начатого портрета; но вы увидите, что выбор генерала Ланского недурен. Бог весть, откуда он умеет это выкапывать, каждое утро он рыскает по всем мастерским, и у него есть козлы отпущения, которых он заставляет работать словно каторжников; в моей галерее их слишком полдюжины, и он ежедневно доводит их до исступления. Одного из них он зовет Брудер, у остальных тоже имеются прозвища, но я готова биться об заклад, что он не знает их по имени».
Был ли среди них Левицкий? Во всяком случае, в 1780 и 1782 году он напишет два великолепных парадных портрета царского любимца, и один из них, особенно ценимый Екатериной, который она до конца своих дней будет хранить среди самых дорогих ей вещей. Ланской единственный в очереди избранников не дожил до своей отставки. Его раннюю и совершенно внезапную смерть окружающие готовы были связать с происками Г. Потемкина, а императрица отметила сооружением церкви в Царском Селе и памятника в царскосельском парке. Как же предположить, что она не знала Левицкого во всех подробностях его связанных с придворными кругами успехов.
Да, Екатерина никогда не позировала Левицкому — камер-фурьерские журналы, фиксировавшие каждый самый незначительный эпизод в жизни императрицы, позволяют это утверждать со всей определенностью. Имя Левицкого ни разу не возникает в ее переписке с Дидро, хотя вопросы искусства занимали в ней немалое место. А ведь Екатерина с явным удовольствием рассказывает о каждом очередном своем написанном с натуры изображении и всех своих переживаниях по этому поводу. В 1782 году она будет рассказывать об одном из таких эпизодов: «Живописец Лампи, приехавший к нам из Вены, недавно списал большущий портрет с вашей услужницы, и все говорят, что никогда не видали ничего подобного. Зато ж и мучили меня в 8 приемов». Об истории портрета кисти Лампи упоминает и автор вышедших в 1800 году в Амстердаме «Memoires secrets de la Russie»: «В нижней части лица Екатерины было что-то угловатое и неуклюжее, в ее светло-серых глазах что-то лицемерное; морщина носа придавала ей какое-то отчасти зловещее выражение». Когда Лампи в соответствии с натурой попытался изобразить злосчастную морщину, Екатерина заявила, что он написал ее слишком серьезной и злой: «Пришлось переписать портрет, пока он не оказался портретом юной нимфы».
Это давний специальный спор — любил ли и хотел Левицкий писать парадные портреты. Такие полотна есть в его наследии, их немало, и все же, что было ближе художнику — они или камерные изображения? Вряд ли в этом искусствоведческом споре есть смысл. Левицкий любил живопись, искусство и ремесло, умел легко, увлеченно применять свое мастерство к любой задаче и теми гранями, которые были нужны. Ланской — совсем юный красавец в изысканно-небрежной позе у подножия мраморного бюста своей явно стареющей державной покровительницы. Алый мундир артиллерийских войск — пусть новоиспеченный генерал не имел никакого отношения к артиллерии, главное, по мнению императрицы, ему к лицу алый цвет. Брошенная на кресло шляпа и в руках трость флигель-адъютанта. Мягкие переливы муара на орденских лентах — стала бы скупиться императрица на государственные награды! Золотое шитье мундирного камзола. Призрачные вспышки бриллиантов. Еле заметное марево кружев. И среди этого богатства — лицо. Мягкий абрис щек, безвольный рот, капризный и неуверенный взгляд балованного ребенка. В нем нет ни ума, ни темперамента, разве беспомощность, неожиданно растрогавшая пятидесятилетнюю Екатерину. Сумел же он в минуту охлаждения императрицы так бесконечно и трогательно жаловаться на свою судьбу каждому встречному, что Екатерина — вещь неслыханная! — через несколько месяцев «вернула его в случай». «Ланской, конечно, не хорошего был характера, — скажет о нем Безбородко, — но он имел друзей, не усиливался слишком вредить ближнему, а многим старался помогать». Левицкий верен себе — там, где нечего сказать о душевной жизни своей модели, он не скупится на разноцветье натюрморта, виртуозно выписанных аксессуаров. Здесь они неотъемлемая часть того, что можно назвать красотой Ланского.
Исследователями не придавалось значения тому обстоятельству, что в промежутке между выставкой 1770 года и первыми смолянками все время Левицкого занято царскими исключительно высоко оплачиваемыми портретами. Непосредственно после выставки Левицкий пишет, по свидетельству Я. Штелина, портрет Екатерины «в ярко-красной русской одежде, в натуральную величину». Нещедрый на похвалы живописцам — его симпатии оставались на стороне музыки и театра — Я. Штелин здесь изменяет своему обычному правилу. Он отмечает, что художник «уловил сходство гораздо глубже, чем на всех остальных портретах, написанных до него» и что «ему удалось показать всю силу выражения, прекрасную светотень и драпировку». (Вряд ли можно считать, что это то самое полотно, которое в настоящее время хранится в Центральном хранилище музейных фондов пригородных дворцов Ленинграда. Скорее, последнее представляет одно из авторских повторений.) Тот же Я. Штелин свидетельствует, что до портретов смолянок Левицкий исполнил еще один портрет Екатерины в натуральную величину, получив за него неслыханную среди русских мастеров цену в тысячу рублей.
Утверждения Я. Штелина не были голословными. Дворцовые ведомости, в свою очередь, указывают, что годом позже Левицкому выплачивается за два императорских портрета тысяча рублей. На этот раз дело, по-видимому, шло о прямых повторениях. Оценка портретов и повторение заказов лучше всего свидетельствуют, что работы Левицкого получали апробацию при дворе и, скорее всего были одобрены самой Екатериной. Одобрены, но не больше. Тон письма к Гримму это подтверждает.
Но есть и еще одно обстоятельство в жизни художника, которое может служить доказательством правильности того же предположения, — спорное дело Левицкого — Дебрессана. И кстати, откуда при дворе, в Дворцовом ведомстве могла возникнуть идея заказа большого царского парадного портрета, по сути дела, безвестному художнику, впервые показавшему свое мастерство в столице? Значит, были и соответствующие рекомендации и поддержка определенного достаточно влиятельного лица.
Существо спорного дела заключалось в следующем. Директор Шпалерной мануфактуры А. И. Дебрессан решил уклониться от оплаты заказанного ранее Левицкому царского портрета на договорных условиях и вообще был склонен отказаться от заказа. Левицкий настаивал на оплате своего труда, в чем его деятельно поддерживал Совет Академии художеств. Оказывается, в 1774 году Шпалерная мануфактура уже располагала портретом Екатерины кисти Левицкого. Это был поясной портрет, и когда художник захотел им воспользоваться как оригиналом для очередного повторения, заказанного на этот раз З. Г. Чернышевым, Дебрессан поставил условием, чтобы Левицкий написал для мануфактуры еще один портрет императрицы — в рост. Явно недовольный таким оборотом, Левицкий пытался отговориться нехваткой времени. Но Дебрессан настаивал и предложил для ускорения дела грунтованный, натянутый на подрамник холст и казенного живописца в качестве помощника. Левицкому пришлось согласиться, приняв к тому же и дополнительное условие Дебрессана, чтобы лицо Екатерины было написано по портрету, выполненному Левицким для княгини Е. Р. Дашковой. В деле фигурировали все эти имена, а также имя Н. И. Панина, почему-то распоряжавшегося дашковским портретом.
