— Ну… в шестнадцатом веке, — бойко ответила Наталья. — При Елизавете.

— Елизавета — на троне, но в каком году будет «Гамлет»? — серьезным тоном осведомился Флор.

Наталья ударила кулаками по постели и даже подпрыгнула от досады.

— Ты представляешь себе, Флор, — не помню! Ни одной даты в точности не помню! Ужас какой-то… Вроде бы, все будущее мне открыто, коль скоро я сама из двадцатого века, а толку от сего знания — ни малейшего. Сплошная досада!

— Не огорчайся, — Флор снова обнял ее и прижал к себе. — Так даже лучше. Что пользы было бы нам от твоего всезнайства? А так мы с тобой живем, как люди живут, о будущем ничего не знаем — как Господь даст, так и хорошо…

— Двое детей и неопределенность, — сказала Наталья. — Все как в обычной жизни.

А в детской сидел Иона. Мужающий, взрослеющий, мудреющий Иона. Иван Флорович, наследник Флоровского дома, возился на полу с игрушечными саблями. Маленькая Катерина сидела в свой кровати и точила яблоко новехонькими зубками.

Урсула тихонько возилась в соседней горенке, готовилась отойти ко сну. Иона благоговейно почитал свою подругу и всегда целовал ее в лоб на ночь, после чего уходил к детям, где и устраивался спать на полу, если его не выгоняли на конюшню, где у Севастьянова оруженосца тоже имелось гнездо. Верный себе, неделькин выкормыш постоянного обиталища не имел, кочевал по нескольким местам: то у Севастьяна Глебова заночует в доме, в прихожей хозяйской спальни, чтобы быть у господина под рукой; то у Флора ближе к лошадкам; а иной раз так и забудется в детской.

Сегодня Катерина сразу принималась реветь, стоило Ионе отойти к двери. Девочка непременно желала, чтобы он напевал ей колыбельную — ее особенную, лично катеринину колыбельную, которая не имела ни малейшего касательства до Ивана Флоровича, мужчины важного, семилетнего.

Ваня тоже считал эту песню исключительно катенькиной и никак на нее не реагировал. Который раз убеждался Иона в том, что человеку для нормальной жизни непременно нужно иметь что-нибудь свое. Хотя бы и песню.

И в десятый раз уже заводил Иона:

«Тебя Бога славим» — церковный гимн, сочиненный в IV в. св. Амвросием Медиоланским (Миланским), епископом, святым общего почитания, т. е. одинаково почитаемым и в западной Римско-католической церкви, и в восточной Православной. Амвросий, римский патриций, получивший великолепное «классическое» образование, написал гимн глубоко духовный и вместе с тем эстетически прекрасный.

Вошвы — вставки в одежду, украшенные самоцветами, бисером, мехом. Обычно очень дорогие и свидетельствовавшие о знатности и богатстве.

Желвь — опухоль.

Комкание — причащение.

Мариенгрош — серебряная монета, чеканившаяся в провинции Ганновер с начала XVI в. до 1700 года. По ценности равнялась 8 пфеннингам. В мариенталере считали 36 мариенгрошей, в рейхсталере — 50. Один мариенгрош составлял 1 копейку или 2 деньги.

Местничество — возникло на рубеже XV–XVI вв., сравнительно недавно. Оно состояло в том, что при назначении на военные и государственные должности решающее значение имело происхождение служилого человека. Учитывалась не абстрактная знатность, а службы предков и родственников. Если некогда один служилый человек был подчинен другому, то их дети, племянники, внуки всегда должны были находиться в таком же соотношении. Бояре и дворяне создавали длинные цепочки местнических «случаев»: если «А» был «меньше» моего отца, его племянник был равен «Б», его младший брат был меньше «В», а тот был меньше твоего отца… Поэтому было опасно пропустить «невместное» назначение: создавался плохой для всего рода прецедент, «поруха» роду. Хотя местничество и давало аристократии некоторые гарантии сохранения ее господствующего положения, оно выдвигало те роды, которые издавна и верно служили великим князьям московским. Однако решение местнических дел было очень сложным. Против одной цепочки «случаев» при желании выдвигалась другая. Перед каждым походом начинались затяжные споры.

Сабленица — новгородская монета, с изображением всадника с саблей. Копейка — московская монета с изображением всадника с копьем (Георгия Победоносца).

Соболий пупок — брюшко соболя, самая дорогая и ценная часть шкурки, из которой шили самые дорогие шубы.

Стужать — от слова «стыд»; «не стужайте» — «не позорьте».

Тафья — тюбетейка, восточный головной убор, вошел в моду после того, как была завоевана Иваном Грозным Казань и при русском дворе стали появляться знатные татары. Этот убор был в такой моде, что его даже не снимали при входе в церковь. Этот обычай был сурово осужден в особой главе «Стоглава», предписавшей, во-первых, всем, начиная с царя, князей и бояр, снимать в церкви шапки, а во-вторых, «чтобы тафьи… отныне и впредь на всех православнех христианех никогда же являлися». Но Церковь оказалась бессильной перед модой: Иван Грозный и его опричники входили в церковь в тафьях.

Тегиляй — кафтан с короткими рукавами и высоким стоячим воротником, простеганный крупными стежками.

Усови — внутреннее воспаление.

Харлапый — косолапый.

Хвинькать — хныкать, плакать.

Хвирябье — старая одежда, хлам, барахло.

Шалырник — бродяга; шалырничать — бродяжить.