Он покачал головой, поднялся и зашагал к башне. Там еще оставался кто-то. Севастьян знал, что должен найти его. Он не помнил, как зовут этого «кого-то», но не сомневался в том, что все узнает. Им нужно только увидеть друг друга, и все встанет на свои места.

— Господин Глебов! — закричали из башни, и на двор выскочил Иона. Урсула сидела у него на плечах, так что вдвоем они представляли странное двухголовое существо.

Севастьян даже не удивился, хотя, наверное, следовало бы.

— Узнаешь меня, Севастьянушка? — спросил Иона почти умоляюще.

— Иона! — Севастьян схватил его за руки. Слава Богу! Я боялся, что не найду тебя.

— А уж я-то как боялся, — признал Иона, широко улыбаясь. — Давайте-ка уходить отсюда. Странные здесь вещи творятся…

Он остановился, посмотрел на убитого.

— Ой, — сказал Иона, — это же товарищ Лыткин. Очень хороший человек. Я даже не узнал его святое имя… А тот кто? Погоди-ка, гляну…

Он подошел ко второму покойнику и долго рассматривал, но потом покачал головой.

— Не признаю. Мы с ним и не разговаривали даже…

Он тяжело вздохнул.

— Кто они были, с кем сражались — одному Богу известно. Мы тут, господин Глебов, в странную историю попали. Но люди, кстати, душевные. Тоже с ливонцем воевали. Все про каких-то американцев вспоминали. А про короля Эрика ни сном ни духом не ведали.

Он махнул рукой.

— Уходим, — решил Севастьян. — Довольно мы здесь топчемся, нужно уносить ноги, пока еще что-нибудь не случилось. Не знаю, как ты, Иона, а с меня хватит. Я домой хочу, в Новгород. На племянок поглядеть. У Настасьи щей похлебать. Кислых. Со сметаной.

— А мы тушенку ели, — сообщила Урсула. — Нac товарищи угостили. И на органе играть учили, только у нас ничего не получается. А у них орган можно на плече носить. Очень красиво поет. А тушенка — американская.

— Кстати, американцы высадились в Нормандии, — добавил Иона.

Севастьян наморщил лоб.

— Нормандия — это северная Франция, — сказал он. — Мы с ней даже торговли толком не ведем. Пусть там воюют, нам бы с ливонцами разобраться…

— Твоя правда, — поддакнул Иона, немного угодливо.

На самом деле ему было любопытно — и про американцев, и про Нормандию, но расспрашивать господина Глебова, когда он так устал и так встревожен, было бы неправильно. К тому же что-то подсказывало Ионе: подобные вопросы лучше задавать не Глебову, а Вершкову с Харузиным. Особенно если учитывать «Ленинград».

— Ворот нет! — крикнул Харлап. — Только что были — и сгинули!

Они начали бродить по двору, выискивая какой-нибудь выход из замка-западни, и вдруг один из стрельцов воскликнул:

— Здесь есть подземный ход!

Севастьян обреченно смотрел на темную дыру, черневшую под стеной. Он не мог отделаться от неприятного ощущения, что все это уже происходило.

Причем происходило совсем недавно и ни к чему хорошему не привело.

— Другого пути нет? — спросил он, озираясь.

Другого пути не было, и путешественники один за другим погрузились в подземелье.

Они шли быстро, торопясь поскорее выбраться поверхность. Дорога казалась им знакомой, и почти никто не стукался о выступы и углы, хотя Иона несколько раз спотыкался. Он старался не выпускать маленькие теплые пальцы Урсулы, понимая, что потерять девушку в этой темноте — значит, обречь ее на верную гибель. Непонятные вещи творятся на этом ливонском болоте, и лучше бы всем держаться вместе.

Впереди блеснул дневной свет. Севастьян вдруг расхохотался. Он смеялся до икоты, его лицо промокло от пота, слезы катились из глаз. Все его тело сотрясала крупная дрожь, и Севастьян никак не мог унять ее. Только теперь он понял, как боялся вновь очутиться в чужой ночи, под багровой луной, в больном лесу, где бродят чудовища.

Никакой луны. Солнце весело жарило над болотом. Хорошо видная тропа вела через тугие зеленые кочки. Деревья росли здесь, как и всегда на болоте, довольно хилые, но вполне нормальные. И облака по небу бежали тоже самые обыкновенные.

Они выбрались.

Когда стрельцы, не сговариваясь, повернулись назад, то увидели сплошную равнину. Болото, лес. никакого замка здесь не было и в помине.

Беда вошла в Новгород незаметно, тихими стопами, никак не оповестив о своем приближении. В первые два дня никто еще не догадывался о том, что сбылось то, зловещее, на что намекала зимняя комета.

На окраине города скончался старый дед, которому давно пора было помирать, и скончался в одночасье. «Только водицы холодной выпил — и тотчас отошел», — рассказывала невестка, уже немолодая женщина, которая ходила к кольцу на перекрестке трех кривых, как бы с трудом вползающих на холм улиц.

Деда погребли на кладбище на второй день, и тогда же заболели малые дети и молодуха-соседка. Поначалу беде не хотели даже верить, но один за другим умерли трое детей, и все одинаково: сперва жаловались на сильную головную боль, затем — на жар, а к вечеру, с нарывами под мышками и в паху, уже хрипели и затихали.

Не видеть чуму больше было нельзя. Над городом поднялся вой.

Как огонек пожара, пробежала болезнь невидимо по всем улицам. Ее приносил ветер, ею брызгали капли дождя; казалось, даже дышать в Новгороде стало опасно.

Вершков затворил двери своего дома, надеясь строгим карантином избежать опасности. Тем более, что пылала и металась в жару восточная часть города, а дома Глебова и близнецов находились в западной.

Флор также принял меры. Забор, и без того прочный, укрепил, поставив к воротам телегу и прибив несколько лишних бревен поперек ограды. Наталью с новорожденной девочкой, которую не успели еще окрестить, но называли между собой Катюшей, засадил в горнице и наказал даже к окошку не подходить. Ваня бегал по всему дому, этому отец воспрепятствовать не смог. Ставни он затворил и закрыл на замки.

После чего поднялся к жене, чтобы сообщить ей то, что собирается делать дальше.

— Я возьму с собой Харузина, — сказал Флор, — съездим в лес за можжевельником.

— Боже мой, — потерянно бормотала Наталья, цепляясь за дочку как за якорь спасения, — Боже мой, неужели это происходит с нами? Как такое возможно? Это же дикое средневековье, это же дикость какая-то! Уже давно никакой чумы нет и быть не может…

Наталья как-то раз рассказывала Флору о том, что оспа будет побеждена. Болезнь, от которой выгорали европейские города, исчезнет с поверхности планеты Земля. Зато появятся другие беды. СПИД, например. Похуже оспы, но не такой заразный. А может, он тоже будет заразным, никто ведь не знает, что еще может произойти в мире.

Флор сказал тогда, что рад победе человечества над оспой; однако все это произойдет в будущем, а пока что следует беречься и быть начеку.

— Чуму вы не победили? — спросил он, стараясь утешить Наталью.

Та медленно покачала головой.

— Я знаю, — сказала она, — в средние века считалось обычным делом потерять ребенка. Рожали человек десять, а выживало двое-трое. И это было нормально. Но для меня, Флор, — для меня это ненормально! Мне тяжело носить детей, трудно производить их на свет… И они мне так дороги! Я с ними разговариваю, вообще стараюсь, чтобы они еще до рождения… они же все понимают…

— Но почему ты думаешь, Наташенька, что мы непременно умрем от чумы? — спросил Флор. — Бывали люди, которые ходили и лечили больных, и оставались живы. Ты про таких слышала?

— Ну… — Наталья подумала немного. — Нострадамус, к примеру, — сказала она. — Я в кино видела. Довольно нудный фильм, но там как раз показана чума. Как на телегах возили трупы, как сжигали их. Там Нострадамус сразу как увидел чуму, так разделся и всю свою одежду сжег, чтобы не носить заразу.

— И ходил голый? — удивился Флор.

— Нет, он потом ходил одетый… Боже, какие я глупости болтаю!

Флор подошел, поцеловал Наталью в щеку, а потом наклонился и пощекотал пальцем носик дочери.

— Ничего не глупости, — сказал он, улыбаясь сморщившемуся младенцу. — Ух, какие мы недовольные! Ладно, я пойду. Никому дверей не отпирай, Наташа. И засовы заложи.