Оборотная сторона. У всего на свете есть оборотная красота. Даже человеческого достоинства.

«Существует же черная месса, — подумал Иордан, стараясь овладеть своим смятением и никак не выдать беспокойства. — Есть же люди, для которых служение высшей силе есть служение сатане, а не Богу! Разве Каин, заклавший своего брата, превративший жертвоприношение Богу в братоубийство, не оставил на земле потомства, если не телесного, то духовного? Семена зла прорастают каждую минуту, каждый час… А Ливонского ордена больше не существует!»

И Иордан, уронив голову на стол, громко заплакал.

Разбойники, к счастью, отнесли этот взрыв эмоций к обычному проявлению слабоумия.

— Не может быть! — вскрикнул Харузин. — Флор?! Как они могут обвинять его?

— У них есть желание, — хмуро отозвался Иордан. — Иногда этого оказывается довольно. Но кое-что мне показалось странным.

— Что именно? — не понял Харузин. — Что еще во всем этом бреде может показаться странным? Это ведь ерунда — от начала и до конца!

— Эта ерунда может иметь далеко идущие последствия, — напомнил Иордан.

Харузин насупился.

— «Реабилитирован посмертно», — пробормотал он. — Да, у нас такое запросто. Сперва расстреляют, — потом оправдают.

— Если расстреляют — а то ведь растерзают, — поправил Иордан, — да еще вместе с домочадцами. Нет, брат Сергий, меня другое беспокоит.

— Та «знающая баба», — вмешался Лавр, присутствовавший при этом разговоре. Он задумчиво поджал губы, пожевал ими — стариковская гримаса, у кого-то позаимствованная, — вздохнул. — Да, понимаю.

— А при чем тут какая-то баба? — удивился Сергей.

— Она всему голова и есть, — сказал Лавр. — И у меня лично сомнений не имеется в том, что это — наша старая подруга, Соледад Милагроса. Никуда она из Новгорода не уходила, здесь где-то прячется. Засела в какой-то норе и ждет своего часа. Чума — что, чума ей нипочем, она сама — чума. Это Соледад нарочно колодец отравила и выжидала — что будет. А когда случилось худшее, выждала еще немного и в самый удачный для себя момент натравила чернь на Флора.

— Не может быть! — усомнился Сергей. — Не такая же она дура… Ее же схватят и обвинят.

— Если схватят. Если обвинят. Если вообще останется, кому обвинять. Чернь не рассуждает, Сергий, и разговаривать с чернью бесполезно. Здесь очень много сейчас озлобленных людей.

Они проговорили всю ночь и в конце концов решили разделиться: Лавр останется со Штриком и больными, Харузин отправится к Флору — предупреждать о надвигающейся напасти, а Иордан постарается выследить ту самую поминаемую разбойниками «знающую бабу», выяснить, где скрывается Соледад Милагроса и как к ней подобраться.

Алебранд Штрик был совсем плох. Харузин видел, что ливонец почти не встает. Сперва приписывали это большой усталости, но дело оказалось куда хуже: Штрик был болен.

— Что с тобой? — спросил Харузин, усаживаясь рядом. — Воды хочешь?

— Очень, — шепнул Штрик пересохшими губами. — Что-то голова у меня болит… Кажется, Бог услышал мое желание.

— О чем ты? — сердито произнес Харузин. — Ты просто устал. Переутомился. Что неудивительно. Знаешь, у нас во время штурма Иерусалима на «Завоевании Рая»…

— Что? — не понял Штрик.

— Была такая игра — «Завоевание Рая», — сказал Харузин.

Штрик прикрыл глаза, как ребенок, которому рассказывают сказку на ночь. Улыбка появилась на его лице. Слабенькая, чуть мечтательная.

— Это была игра о крестовых походах. Ну, о «вооруженных паломничествах», — поправился он. — Крестовыми походами их позднее назвали. У вас они еще, кажется, такого наименования не носили. И ваши набеги на русские земли тоже как-то по-другому именовались.

— Миссия, — сказал Штрик. — Мы несли свет истинной веры.

— Ну вот, что-то в таком роде, — не стал спорить Харузин. — В общем, приехали в лес и возвели настоящие крепости. Они даже против реальных лучников бы устояли. Если отряд небольшой, конечно. Обычно у нас крепости были условные. Натянут нитки между деревьями, повесят бумажки с объявлениями: «Крепость такая-то, прочность стен — столько-то хитов». Это означает: для того, чтобы «взять крепость», то есть проникнуть за веревку, нужно столько-то раз ударить копьем определенной условной мощности… Долго объяснять.

Но на «Завоевании» стены стояли настоящие. Частокол из бревен. Высота — два человеческих роста. И штурмовали их шесть часов. А рядом раскинули огромную палатку госпитальеры. Рыцари Ордена Святого Иоанна. Теперь они, кажется, называются мальтийцами…

— Да, — сказал Штрик, шелохнув ресницами.

— Знаешь, кстати, Штрик, какая забавная вещь! Будет один русский царь, который сделается гроссмейстером мальтийского ордена! — вспомнил Сергей.

Глаза умирающего ливонца широко распахнулись, свет полыхнул из них. Харузин даже вздрогнул. Он должен был уже привыкнуть к этому странному свечению глаз — так бывает, если человек недоедает и болен, это один из признаков определенного «букета» болезнёй. Но обычно такой свет кажется призрачным и немного зловещим, а у Штрика он был радостным, торжествующим.

— Неужели это правда? — прошептал он. — Неужели и Россия примет латинскую веру?

— Только некоторые, — сказал Сергей. — Самое забавное, что тот царь — он остался в греческом исповедании. Он хотел соединить Церкви, мне кажется. Во всяком случае, он принял титул. К несчастью, он вскоре умер. Его убили.

— Я так и думал, — с горечью вздохнул Штрик и снова закрыл глаза. — Как его звали?

— Павел.

— Павел… Когда я уйду, я увижу Павла.

— Когда ты уйдешь, Штрик, ты еще его не увидишь — он ведь не родился на свет!

— У Бога нет времени, — сказал Штрик. — Я попрошу Его. Там, в ожидании всеобщего воскресения, у подножия Престола, — все. Все, кому дарована надежда когда-нибудь навечно остаться возле Господа…

— Ты так уверен, что Павел окажется там? — удивился Сергей. — У нас, в России, мнения разделились. Одни считают его чуть ли не агентом латинников. Другие — дураком, которого обманули ловкие мальтийцы.

— Да, они ловкачи, — согласился старый ливонец, — но славные рыцари и благочестивые люди.

— Есть такие, кто полагает, будто Павел — едва ли не святой. Они ходят к нему на могилу, в Петропавловский собор, и получают чудеса и исцеления.

— Боже, сколько чудес на свете! — вздохнул Штрик мечтательно. — Сколько всего я увижу!

Он угасал прямо на глазах. Харузин наклонился к нему, смочил пальцы в воде и провел по его сухим, как у ящерки векам.

— Спасибо, — шепнул Штрик. — Однако рассказывай дальше про штурм…

— Высота стен была в два человеческих роста, — повторил Харузин, — и крестоносцы бросались на них с копьями, они посылали стрелы в защитников, пытались забраться наверх и рубиться мечами. Иерусалим был занят тогда мусульманами, — добавил он для ясности, — а королева Иерусалимская бежала и призывала всех европейских владык выступить в защиту Гроба Господня… Наконец ворвались в штурмовой коридор, и там закипела ожесточенная битва. Многое происходило «по жизни», хотя настоящих увечий, конечно, никто не получал. Иногда бойцы спорили: куда попал удар деревянного меча. Эти споры бывают довольно злыми. Один утверждает: «Я тебя убил» А второй кричит: «Ничего подобного! Я жив! Ты меня по ребрам задел!» Доказать бывает невозможно. Случается, зовут «Ангела смерти» — так называемого мастера по боевке. Прилетает Ангел, и начинаются разборки в разгар сражения. Спорящие показывают, как они бились, уличают друг друга во лжи. А мастер должен их рассудить и либо оставить обоих в битве, либо забрать одного в «царство мертвых».

Был забавный случай, когда вот так же один боец утверждал, что убил другого, а тот возражал: «Ты мне по ноге попал».

И для убедительности тотчас снял штаны, а на ляжке у него — здоровенный синяк! Это не вызвало сомнений в его правоте ни у кого. И отправился «раненый» к госпитальерам.

А там, в палатке, лежали и стонали десятки раненых. Сестры-госпитальерки и рыцари ордена ходили от одного к другому, лечили их разными мазями и травами. В храме постоянно шли мессы.