Ранее запланированные дела, видимо, придется отменить. Кроме одного, самого неприятного – календарь показывает, что пришло время для очередной попытки. Так что ближе к вечеру я наберусь духу и спущусь в подпол, в клеть, где живет ОНА. Свяжу ее, как обычно, чтоб она не могла причинить мне вреда, а потом займусь с ней тем, что не назвать уже ни любовью, ни сексом.

Возможно, мне не стоит писать об этом в дневнике, чтобы не выглядеть монстром. Но я обещал себе быть честным в своих записках. И я должен.

Я должен рассказать всю правду.

Я все еще надеюсь, что эти слова прочитает хоть кто-нибудь, кроме меня.

Меня зовут Брюс. Вообще-то я Борис Русов, поэтому в школе меня дразнили Брусом. Но в универе Брус превратился в Брюса, и я, честно сказать, был очень доволен таким обращением.

Три дня назад мне исполнилось сорок два года, и я все никак не привыкну к своему возрасту. Я удивляюсь и пугаюсь, когда считаю прожитые лета и зимы. Мне все кажется, что я не могу быть старше тридцати пяти лет. Но отражение в зеркале говорит об обратном – мне сорок два года, и я уже стар. Я бородат и сед, у меня кустистые брови и пористый рыхлый нос с красными жилками и черными точками. Я еще довольно силен, но по утрам у меня болят ноги, а вечерами ноет поясница. У меня много забавных привычек: я проговариваю вслух свои мысли, я веду беседы с собаками, я обращаюсь к Богу, в которого, кажется, не верю.

Сейчас я пишу этот дневник и каждое слово, каждое предложение громко зачитываю вслух, пробуя его на язык. Я не гений словесности, но мне нравится то, что у меня получается.

За окном ночь. Над моим столом едва теплится светодиодная матрица от электрического фонаря. На кухоньке за перегородкой возятся мыши. В моей руке карандаш, передо мной раскрытая тетрадь в клетку. Я думаю о последних событиях, я смотрю на исписанные листы и понимаю, что должен теперь многое переписать заново.

Я обязан завершить работу.

Я хочу рассказать свою историю полностью, ничего не утаивая. Это будет новое Евангелие.

И я передам его своим детям, если они у меня родятся.

Предчувствие не обмануло меня в тот жаркий июльский день. Гоблины пришли не одни. Вечером, когда я уже сделал все дела и поднялся из подполья, перед избой вдруг громко, но боязливо залаяли собаки. И только я схватился за оружие, гадая, что могло их потревожить, как в дверь моего дома постучали.

Я не смогу описать здесь свои чувства. Мне показалось, что я умер. Я испытал такой дикий всепоглощающий ужас, что разум покинул меня.

Неудивительно: так стучаться могли только люди. Но я уже пятнадцать лет обитал в дикой дремучей глуши, жил здесь в полном безнадежном одиночестве, если не считать мою несчастную наложницу, больше похожую на зверя, нежели на человека.

Наверное, нечто подобное испытал Робинзон, когда увидел на песчаном берегу отпечаток босой ноги.

Но я, в отличие от Робинзона, знал, что на моем «острове» люди появиться не могут ни при каких обстоятельствах.

Все люди давно погибли или же перестали быть людьми.

Я считал себя единственным выжившим на многие сотни километров вокруг. А что касается моей пленницы… Она была совершенно безумна и продолжала существовать лишь благодаря моей заботе.

Возможно, я был последним человеком на всей планете.

Мы пропустили начало конца – для нас все началось в воскресенье первого апреля, когда мир уже агонизировал, пораженный неведомой смертельной болезнью. Ни о чем не подозревая, мы продолжали отмечать Димкин юбилей – тридцатого марта ему исполнилось тридцать лет. Выпивка уже мало кого интересовала, танцы успели утомить даже девчонок, песни под гитару наскучили как певцам, так и слушателям. Поэтому предложение именинника посмотреть какое-нибудь кино все приняли с радостью. Девчонки просили поставить что-нибудь веселое молодежное, Минтай Юрьевич жаждал немецкого порно, я предлагал поглядеть какой-нибудь классический боевичок со Шварцем, Слаем или Сигалом. Но Димка, выслушав наши пожелания, решил по-своему и включил какой-то древний фильм про восставших из могил мертвецов. Под пиво с фисташками кино смотрелось неплохо, хотя некоторые сцены аппетит отбивали. Девчонки визжали много и с удовольствием, только позеленевшая Оля почти сразу отвернулась от телевизора, надела наушники и взяла с тумбочки какой-то мужской журнал – «Солдат удачи», кажется. Вот Олю-то мы и послали на кухню за пивом, когда началась вторая часть фильма и гниющие мертвецы опять полезли из могил, чтобы жрать мозги простых американских обывателей.

Оля вернулась с пустыми руками, сообщила, что в холодильнике остались лишь две початые бутылки водки и «Отвертка» в банках. Но народ жаждал пива, и Димка, вытащив из кармана джинсов тысячную купюру, попросил Олю сбегать до ближайшего магазина и взять хотя бы шесть литров янтарного напитка, сушеных кальмаров, косичку острого сыра и какую-нибудь вяленую рыбку: леща или тарань. Меня, честно сказать, возмутила бесцеремонность Димкиной просьбы, и я вызвался составить Оле компанию, но моя Катюха тут же шлепнула меня по затылку, притянула к себе и, велев «не рыпаться», поцеловала взасос.

Я поймал взгляд Минтая – он смотрел на нас, как на немецкое порно.

На экране мертвяки опять кого-то жрали, Димка увлеченно рассказывал о каком-то Савиньи. Было жарко, несмотря на приоткрытую балконную дверь, – кажется, это был последний день, когда работали городские тепловые сети.

– Я с Олей, – пискнула, выбираясь из глубокого низкого кресла, Таня. – Помогу донести.

На серенькую Таню всем было плевать, она в нашу компанию затесалась, можно сказать, случайно. Таня была Олиной подружкой. Вот Оля-то, которая и сама не вполне еще освоилась в нашем коллективе, ее с собой и притащила, предварительно, конечно, спросив дозволения у именинника. Димка не возражал. Димке Оля шибко нравилась, и ему все равно было, кого там она с собой прихватит, – да хоть черта! – лишь бы сама пришла…

Пива девчонки не принесли. Они вернулись через минуту, здорово чем-то напуганные.

– Там какой-то пьяный придурок топчется, – сказала Оля, падая на диван рядом с Димкой. – Прямо перед дверью. Полный неадекват. Рожа разбитая, грудь в блевотине – фу! Услышал, как мы замок отпираем, и ломанулся. Хорошо, что дверь наружу открывается, иначе бы сюда ввалился.

Димка убавил громкость звуковой системы. Предположил:

– Это Серега, наверное. Сосед. Он свою самогонку бичам разным продает, ну и сам, случается, злоупотребляет. У него жена такая же была, но лет пять тому назад сгорела в постели. Окурок, что ли, не потушила.

– Мы мимо него не пойдем, – заявила Оля. – Хотите, сами разбирайтесь…

Разбираться не пришлось, хотя Димка уже было направился к выходу. Но по пути он завернул в ванную комнату и обнаружил там ящик пива и целую коробку чипсов.

Вот этот ящик, я так думаю, спас нам всем жизнь.

Димка Забелин. Я познакомился с ним в универе, точнее сказать в университетской общаге. Он был старше меня на три года, его группа писала дипломы, но сам он давно завязал с учебой по ему одному известным причинам. История с его отчислением была мутная: то ли он подрался с деканом в туалете, то ли наговорил пошлых гадостей о жене ректора, то ли так напугал учебным автоматом начальника военной кафедры, что тот обмочился, – всякие слухи ходили. Другой на его месте давно бы топтал плац сапогами, но только не Димка. Он откосил от армии «по дурке» и, охмурив дочку коменданта общежития, остался проживать в ставшей ему родной общаге. Огромную свою квартиру, что досталась ему от уехавших за границу родителей, он сдавал трем молодым семьям и имел с этого неплохой, по студенческим понятиям, доход.

Мы с Димкой сдружились сразу же, в самую первую встречу. Он тогда зашел в нашу комнату, намереваясь «построить» живущих со мной первокурсников. Он и меня за «первака» принял, велел выходить с тумбочкой в коридор. Я посмеялся. Он ударил меня в грудь – «дал в торец». Я ответил коротким хуком в челюсть, несильным, но точным.