– Главное, не рассказывай ему о своих способностях. Например, о том, как ты утихомирила наш полтергейст.

Эту реплику подала Эми Шарп, главная бунтовщица пансиона. Поставив ноги на каминную решетку, она листала «Записки о демонологии и колдовстве» сэра Вальтера Скотта.

– Ну, хвастаться и правда нехорошо…

– Да я не о хвастовстве! Подумай сама, Агнесс Тревельян! Кто проводил допросы на ведовских процессах при добром короле Якове? Коллеги твоего дядюшки.

– Но мы живем в прогрессивные времена. Уже поезда ходят!

– Ничего, в Йоркшире сильны традиции. Смотри, как бы дядюшка не искупал тебя в мельничном пруду. Так ведьм проверяли: если всплыла, то сразу петлю на шею, а если потонула – упокой Господь ее душу.

– Да никакая я не ведьма! Просто немножко другая.

– Не сомневаюсь, что, когда осужденных женщин волокли на виселицу, они вопили то же самое.

– Pauvre Agnиs, ее будут мучить, – заключила Сесиль и тряхнула иссиня-черными локонами.

От подруг ничего не скроешь, но к ее способностям девушки относились с пониманием. Тем более что тот полтергейст уж очень всем досаждал – толкал под руку во время уроков чистописания, воровал носовые платки, юбки пришпиливал к стульям. А стоило с ним поговорить по душам – и все, успокоился! Даже начал подсказывать во время экзаменов, чем снискал любовь всего пансиона.

Агнесс украдкой вздохнула. Нет, к бесцеремонности Эми она давно привыкла. Зато она страшно завидовала красоте креолки, ее пышным формам в сочетании с капризным детским личиком. Сама мисс Тревельян была невысокого роста и довольно худенькая. Ее коже, чистой и белой, недоставало шелкового лоска или же хрупкой прозрачности мрамора. Скорее ее можно было сравнить со свежими сливками, которые умиротворяют, но – увы! – не опьяняют и не толкают на безумства. В глубине души мисс Тревельян считала себя уродиной. Курносый носик казался ей маленьким и невыразительным. Густые и мягкие, как беличий мех, брови – слишком прямыми. Ей хотелось иметь чувственные алые губы – природа послала ей бледные, словно лепестки в самом сердце розового бутона. Ей хотелось, иметь волевой подбородок, но и тут вышла промашка! Подбородок оказался округлым, да еще и с едва приметной ямочкой, проступавшей, когда Агнесс улыбалась. Только у простушек бывает так! Единственными своими чертами, хоть сколько-нибудь приемлемыми, она считала синие глаза да рыжеватые вьющиеся волосы.

Словом, Агнесс Тревельян была хорошенькой, но никак не красавицей.

Между тем беседа плавно перетекла к модным фасонам шляпок. Пока девушки судачили о том, что гроденапль вытеснил креп, а на смену перьям пришли цветы из бархата, Агнесс выбежала из гостиной.

Ей не терпелось запечатать конверт сургучом – не обычным красным, а золотистым, очень дорогим. Для такой оказии ничего не жалко! Пусть дядюшка увидит, как она его почитает.

Но прежде, как заведено во всех пансионах, переписку следовало показать директрисе.

Впрочем, мадам Деверо была добродушным цензором. Еще ни разу не случалось, чтобы она вымарала из чьего-то письма упоминание о несвежих простынях или о супе из тухлой говядины. А все потому, что ученицам и в голову не пришло бы о таком написать. Постельное белье всегда пахло крахмалом, а суп был наваристым, да еще и с двойной порцией хлеба.

В пансионе мадам Деверо не нашлось бы ни одной леди, хотя дочери рыцарей здесь время от времени появлялись. В основном же сюда отдавали дочерей дворяне – джентри среднего достатка да купцы, которые рассчитывали, что из их Нэнси или Сью воспитают изящное украшение гостиной, причем гостиной непременно лондонской. Минимум математики, минимум географии, никакой латыни. Вдоволь пения и танцы до упаду, а по вечерам – рукоделие, вроде оклеивания перьями шкатулки для перчаток.

Шагнув за порог пансиона, выпускницы почти сразу попадали под венец, хотя некоторые задерживались в гувернантках. Как раз на такую профессию и рассчитывала наша героиня.

В назначенный день Агнесс нетерпеливо переменалась у входа в гостиницу «Зеленый дракон».

В дорогу девушка надела простенькое хлопковое платье, белое, в крупную зеленую клетку. Теперь она задирала его настолько высоко, насколько позволяли приличия – почти до щиколотки. После дождя площадь перед гостиницей превратилась в болото, по которому бродили голенастые куры.

Проводить ученицу вызвалась сама директриса, невысокая дама, похожая на сладкую булочку: с глазами-изюминами и рыхловатым лицом, обсыпанным белой, словно бы сахарной пудрой (в детстве мадам перенесла оспу). Сходство довершал приторный запах, исходивший от ее платья, – свое белье мадам перекладывала не сушеной лавандой, а стручками ванили.

– Ah, ma petite fille! – восклицала она, тиская Агнесс и оставляя на ее плечах россыпь пудры. – Обешай писать мне шасто!

Агнесс чмокнула сдобную руку наставницы.

– Только не так, как все англишане, когда письмо переворашивают, а потом пишут поперек строшек! Это глюпая, глюпая привышка! У меня от этого болят глаза! Лучше возьми еше один лист. И не плати за доставку.

– Но вам придется заплатить вдвойне!

– За письмо от люшей ушеницы мне денег не жалько! – расщедрилась директриса.

Ее возгласы потонули в протяжном звуке горна. Запряженный четверкой лошадей, к станции подъезжал почтовый дилижанс. Красные колеса слегка дребезжали, но лихо катились по дороге, а черные лакированные бока блестели в лучах солнца, ненадолго выглянувшего из-за туч.

На влажной от дождя табличке, прибитой на двери, Агнесс разобрала место назначения – Йорк. Стало быть, ей сюда.

Пока кондуктор, облаченный в красный мундир и при цилиндре, отдавал мешок с письмами почтальону, кучер помог Агнесс погрузить багаж. Ее сундучок взлетел на крышу и улегся рядом с прочей поклажей. Карета была битком набита пассажирами, и лишь чудом девушке удалось втиснуться внутрь. Обернувшись, она увидела, как из таверны выбегает толстяк, размахивая надкусанным пирогом. Заглянув в окно дилижанса, господин скривился, махнул рукой и поплелся доедать завтрак. Незанятой оставалась только скамеечка позади кучера. Но кто захочет ехать на крыше, да еще и под проливным дождем? А он как раз начал накрапывать.

Когда кучер вскочил на облучок, а кондуктор забрался на сиденье позади кареты, вновь зазвучал горн, и дилижанс тронулся с места. К радости Агнесс, ей досталось самое желанное место – у окна. Она полюбовалась на холмы, но даль была скрыта за серой непроницаемой пеленой. Изредка дилижанс проносился мимо деревень. Домики как один были из серо– зеленого известняка, с покатых шиферных крыш стекали ручейки дождевой воды.

Типичный для сердца Англии ландшафт быстро наскучил Агнесс. Рассчитывая на долгую дорогу, она захватила сумочку с рукоделием. Текущим проектом был чехол для молитвенника, который девушка готовила в подарок дяде – по лиловому бархату протянулись узоры из золотых нитей. Как выяснилось, вышивать в трясущемся дилижансе не так уж просто. Сначала Агнесс истыкала иголкой пальцы, затем долго искала упавшие ножницы, шаря по соломе, устилавшей пол. Другие пассажиры, солидные господа, ехавшие в Йорк по делам, посматривали на рукодельницу неодобрительно. Чтобы не видеть их унылые мины, а заодно и скоротать время, Агнесс решила задремать.

Спала она до следующей остановки и очнулась, когда кондуктор затрубил в горн. Распахнулась дверь, впуская в карету струю свежего воздуха. Кряхтя, сосед справа вылез из экипажа, а его место занял другой джентльмен, как две капли воды похожий на предыдущего – в таком же табачного цвета сюртуке.

– Все, сэр, больше мест нету, – сказал кому-то кучер.

– Мы сядем наверху.

Агнесс прислушалась. Голос принадлежал юноше и звучал решительно, чтобы не сказать отчаянно.

– В такое-то ненастье?

По-видимому, неизвестный кивнул так яростно, что кучер переменил тон:

– Хорошо, сэр, сейчас я спрошу джентльменов, не согласится ли кто уступить место вашей даме.