Литмир - Электронная Библиотека

Алая наперстянка.

Она проросла сквозь трещину в каминной плите.

5

До места назначения Агнесс добиралась дольше, чем рассчитывала. «Да борозды с четыре будет», – сказала миссис Крэгмор. Но Агнесс видела борозду только на грядке с клубникой и весьма смутно представляла ее истинную протяженность. Оказалось, четыре борозды – это около полумили. Агнесс несла тяжелую корзину то в правой руке, то в левой, и под конец пути чувствовала, что руки еще держатся на месте лишь благодаря рукавам.

Деревня встретила Агнесс оглушительным скрежетом – точили косы для грядущего сенокоса и огромные ножницы для стрижки овец, – и если бы не уроки вокала, Агнесс вряд ли смогла бы перекричать эту какофонию и выяснить наконец, где же ей искать мистера Хэмиша. Он проживал почти на берегу речушки, в одном из тех приземистых коттеджей, где под одной крышей приютились жилые помещения и амбар и где с сеном обращаются куда почтительнее, чем с людьми. По крайней мере, такой вывод сделала Агнесс, когда рыжая девица в выцветшем голубоватом платье привела ее в общую комнату, такую тесную, что она едва ли была больше спальни Агнесс. А от запаха горелого навоза, которым тут топили, Агнесс едва не стошнило.

Прислонившись к столбу у открытого очага, дремал заплывший жиром старик. Услышав шаги, непривычно легкие, он приоткрыл воспаленный глаз, но не заинтересовался гостьей и вновь захрапел.

– Да вставайте, папаша! К вам родня мистера Линдена пришла, – затормошила его невестка.

– Н-да? – сонно пробормотал крестьянин. – Надо маслобойку из дома вынести.

– Сколько бывал у нас мистер Линден, а никогда после него масло не пропадало.

– Так все потому, что мы масло вовремя прятали. Может, и она по ентой части, охочая до масла. Убери от греха подальше.

Девица развернулась, продемонстрировав темное пятно пота во всю спину, Агнесс же едва не выронила корзину из онемевших пальцев. Обвинение было таким нелепым, что его даже не оспоришь! Но прежде, чем она успела хоть что-то пролепетать в свое оправдание, старик указал ей на деревянный короб.

– Садись, дочка, и доставай, что там тебе велено читать. Все равно мне деваться некуда, уж три года как ноги отнялись. Давай, вынимай душу.

Перекричать отчаянное блеяние овец, которых начали стричь в амбаре, было не так уж просто, но Агнесс постаралась читать внятно и даже выделять интонацией самые красочные места, как-то описания семейных драм алкоголиков, позволивших вину стать «сначала их прихлебателем, затем их владыкой и, в конце концов, их погибелью». Видно было, что к таким текстам Хэмиш притерпелся. Он мерно клевал носом, на котором красных прожилок было не меньше, чем на куске мрамора, а на все риторические вопросы утвердительно похрапывал. Но когда речь зашла о постепенном разрушении желудка, причем с подробностями на три страницы, старый пропойца не выдержал:

– Дочка, а дочка? Бросай уже эту нудятину, мочи нет ее слушать! Лучше песню спой. Вон какой у тебя голосок нежный.

Настоящую леди не купишь лестью, подумала Агнесс и предложила спеть гимн. Например, «Небесный Иерусалим».

– Вот уж чего не надо, того не надо. Гимнов я в воскресенье наслушаюсь. Спой-ка мне про сэра Патрика Спенса или Барбару Аллен.

– Я совсем не знаю народные баллады, – огорчилась Агнесс. – Зато я могу спеть французский романс.

– Спасибо на добром слове! Мало мы французов под Ватерлоо били, чтоб теперича ихние песни поганые звучали в английском доме. Нет, балладу хочу! – заартачился старик и, сально подмигнув, сам затянул песню про какого-то парня, который попросил девицу напоить его коня в ее колодце. Но чем больше конь пил, тем слабее становился, а как напился вдоволь, так и вовсе голову повесил.

– Как тебе, а, дочка?

Агнесс заметила, что у коня должна быть очень длинная шея, чтобы дотянуться до самого дна колодца. Это получается уже не конь, а жираф.

– Длинная? – расхохотался старик, изрыгнув облачко прокисшего пива. – Вот уж верно так верно!

Пообещав, что к следующей встрече пополнит свой репертуар, Агнесс выскочила во двор. Там она обогнула бескрайнюю лужу с белесыми островками поросят и поспешила к остальным беднякам. К счастью, они оказались куда покладистее Хэмиша. А бедная миссис Крэбтри так разволновалась при упоминании обряда, что долго не отпускала Агнесс и все расспрашивала, не слыхала ли барышня о каких-то конкретных планах фейри. Вдруг они чего задумали. Агнесс даже посочувствовала дядюшке – это ж надо, наставлять такую суеверную паству!

К полудню ее корзина полегчала, и настала пора возвращаться домой… точнее, в пасторат. Слово «домой» было слишком щедрым эпитетом для места, где обитал злой мистер Линден. Но за рекой темнел лес, а она уже забыла, когда в последний раз гуляла в лесу. Или вообще гуляла. Не вышагивала по дорожкам парка, спрягая вслух французские глаголы, а просто шла или того лучше – бродила. Без направления, без цели, не боясь опоздать.

Пробежавшись по шаткому мостику, она нырнула в зеленую прохладу – сырую, пропитанную запахами черники и прелых листьев. Все здесь звенело и трепетало, и даже поросшая упругим мхом земля казалась боком огромного спящего зверя, который ворочался, когда его щекотал – подол ее платья. Скользя по мху, Агнесс подобралась к речке и зачерпнула воды, но ойкнула от неожиданности, а потом рассмеялась – из-под ее пальцев метнулся тритон и застыл у другого берега, покачиваясь в легком течении. Вот бы остаться здесь насовсем! Вот бы закричать и упасть навзничь в заросли папоротника, но обладательнице двух платьев непозволительна такая роскошь – попробуй потом сведи пятна от травы. Нет, придется ей брести в дом со стылыми стенами, где живет священник с инеем на сердце. Но еще хотя бы пять минут!

Справедливо полагая, что язык леди все равно никто не увидит, Агнесс принялась за чернику, и каждая ягода взрывалась во рту, как частица полуночи. За черникой пришла пора папоротников, из которых выйдет отличный гербарий. Пять минут плавно перетекли в полчаса, а затем и в полтора. Старик Время все тряс песочные часы, предвкушая, какой разнос устроит мистер Линден своей припозднившейся племяннице. Ей бы и вправду пришлось несладко, если бы, в который раз нагнувшись за ягодой, она не почувствовала. Точнее, не Почувствовала. Большие пальцы у нее не зачесались – в конце концов, ведьмой Агнесс не была, – но майские жуки как будто гудели тише, крик кукушки оборвался на полуноте, струйки света, стекавшие с дубовых листьев, истончились…

…Агнесс выпрямилась и резко повернулась.

Еще одна промашка! Случись такое в третий раз, и правы окажутся те, кто считает, что способности медиума притупляются с возрастом.

Опять человек!

Сначала она увидела паутину, усеянную капельками росы, но за провисшими нитями, вдалеке, Агнесс разглядела давешнего обидчика.

При свете дня он казался менее грозным и даже как будто симпатичным, – чуть ниже ростом, чем мистер Линден, зато более мускулистый, – но смуглая кожа и чересчур широкие скулы намекали на некую дикость. Точнее, неодомашненность. Снять бы с него зеленую камвольную куртку и льняную рубаху, вымазать грудь синей краской из вайды – получился бы настоящий кельт.

Парнишка буравил ее тяжелым взглядом. Для враждебности у него имелись все основания – с пояса свисала обмякшая тушка зайца и пара куропаток. Глупо рассчитывать, что браконьер станет с тобой раскланиваться.

И преступник, по-видимому, прочел ее мысли.

– Ну, чего уставилась? В одиночку меня все равно не скрутишь, – то ли ухмыльнулся, то ли оскалился он. – Давай, беги за подмогой.

– Я никому не скажу, – пропищала Агнесс те самые слова, которые, как правило, становятся последними при встрече с настоящим преступником.

– А мне плевать, разболтаешь ты или нет. Все равно я прав.

– Между прочим, браконьерство не лучше воровства.

– Угу, как же! Тут столько дичи, ни один лорд в одиночку не слопает.

Робин Гуд тоже промышлял браконьерством, рассудила мисс Тревельян. И ему не нужно было кормить больную мать…

17
{"b":"212455","o":1}