Сынок не хочет, чтобы я видел, в кого и как он трансформируется. Патрик думает, что если я увижу его истинный облик, то память моя навсегда запечатлеет уродливую – по меркам сапиенсов – картинку, и я уже никогда не смогу относиться к нему, как к собственному ребенку.

Признаться, я и сам был не уверен, что у меня хватит сил увидеть его иным, – и оставить все как прежде. Не день и даже не год прошел, пока я наконец проникся тем, что мне плевать, неважно вообще, что нет в голубоглазом мальчишке моих генов, что зачал его другой мужчина, а не я. Патрик ведь приемный. Мы с Миленой подобрали его, голодного и замерзающего. Теперь же мне надо свыкнуться с тем, что Краевоймладший… Нет! Не надо ни с чем свыкаться! Он – мой сын, и я люблю его таким, какой он есть. Даже если сынок станет жукоглазым алиенсом из параллельного мира, если при каждом слове будет плеваться соляной кислотой и жрать бетон на завтрак, я не перестану любить его! Так что отворачиваться мне совсем не нужно.

И все же я сделал это.

Потому что сын меня попросил.

Понимаете, он ведь подрос. Когда ребенок маленький, его можно усадить на горшок и умиляться, стоя рядом, а когда ему четырнадцать… Пора моему сыну избавиться от навязчивого внимания родителей. Как мне ни жаль, но настало это время… Он снимет квартирку гденибудь в африканском или в кавказском секторе Вавилона, женится, заведет детей, и папа с мамой ему станут не нужны. Отвернувшись, я вздохнул.

Позади раздался жуткий скрежет, будто ковшом эскалатора прочесали по асфальту – не собираясь глубоко зарываться, а так, чтобы верхний слой содрать. Я едва удержался, чтобы не посмотретьтаки, что там происходит. Уж очень хотелось помахать Патрику рукой – мол, давай, сынок, устрой вражескому ликвидатору хорошую взбучку с летальным исходом!

В спину пахнуло теплом, толкнув меня на пару шажков. Ноги разблокированы, это хорошо, но уши коекому я все равно… Раздался смачный ляпающий звук, будто гигантской ладонью врезали по весьма габаритной толстой щеке. Над головой просвистело, – я вовремя отвел глаза – ударившись в дом на уровне пятого этажа, начисто срезав пару балконов и проковыряв в стене глубокую рытвину.

Меня накрыла тень, а через миг на асфальт в десятке шагов грохнулся раскуроченный головной джип. Во все стороны от него брызнуло огнем. Кричали, не вставая с тротуара, перепуганные женщины, плакали дети. Гранатометчиков на доме по соседству смело закинутым на крышу «Вепрем». Я боялся себе представить тварь, которая способна швыряться здоровенными машинами. Да уж, устроить заграждение из грузовиков было не такой уж отличной идеей.

Подтверждая мою догадку, с жутким грохотом в цистерну, промяв ее и опрокинув, врезался рефрижератор. Незабываемое зрелище – пролетающий у тебя над головой громадный холодильник на колесах, а потом он же, но кувыркающийся по проезжей части, сметающий все на своем пути и разбрасывающий куски, запчасти…

Согнувшись вдвое, ко мне метнулась японка. Глаза ее округлились от ужаса.

– Край, надо уходить! – она вцепилась мне в локоть, потянула. – Хозяин велел охранять тебя! Надо уходить!

Свободной рукой я потрепал ее за щечку, став так, чтобы защитить бедром пах. А потом, улыбнувшись, плюхнулся тылом на асфальт. Не объяснять же, что бежать некуда. Все решится здесь и сейчас. Если мы потерпим поражение, от радиации и путников нам будет уже не скрыться.

– Тебя как зовут, дорогуша? А впрочем, неважно. Садись, отдохни.

Всхлипнув, она опустилась рядом.

Грохотали выстрелы, взрывы, слышались крики. Чтото утробно чавкало и пахло тухлятиной. Я прям как вернулся в Чернобыль. Здравствуй, молодость! Мутанты уже есть, только аномалий не хватает.

– Что у нас там, а, дорогуша? – Я махнул рукой, указывая себе за спину.

Прикусив губу и побледнев, она молчала.

– Сыну обещал не смотреть, – пояснил я. – Расскажи.

И она, сбиваясь и всхлипывая, принялась описывать схватку моего сына Патрика – только не говори мне, как оно выглядит, дорогуша, – и того, кто еще недавно был мальчишкой в футболке с Микки Маусом.

Все, что случилось во время битвы ликвидаторов, я узнал с ее слов.

Это было нечто монументальное. Детки вырывали из асфальта светофоры и дрались ими, как мечами или булавами. Если японка вскрикивала, это означало, что Патрик пропустил удар. Они швыряли недруг в недруга машины. И я знал – Патрик поразил цель, если японка улыбалась. Они перепрыгивали с места на место, за раз преодолевая десятки метров, их носило от крыши к крыше. Глаза японки превращались чуть ли не в блюдца, когда один из них совершал очередной кульбит.

Вот она радостно зажмурилась – это Патрик опустил джип противнику на голову, или что там у него нынче вместо. Обычного человека смяло бы, сломало, но не ликвидатора. Он – точно шампур, сказала японка, а внедорожник – кусок баранины, на него нанизанный.

Уверен, страна восходящего солнца – не ее родина.

Пока мальчишки методично уничтожали чайнатаун, снося дома до фундамента, к нам один за другим подползали и короткими перебежками перемещались палачи. Почему я так спокойно об этом говорю? Ну, после Парадиза, Тюрьмы и купания с косаткой меня уже трудно чемто удивить. Это палачам все в новинку. Наверное, я и моя грудастая подружка, вот так запросто сидящие на асфальте, казались им чемто основательным, защищенным от невзгод и монстров. Плюхаясь рядом на пятые точки, палачи забывали закрыть рот – если бы нижние челюсти могли свешиваться до уровня асфальта, парни заимели бы отличные подставки для головы. Ирония злодейкисудьбы – рассчитывая на защиту, слуги Закона присоединяются к опасному преступнику.

– Бросить оружие! – велел я, и они послушались.

Не хватало еще, чтоб им вздумалось арестовать меня или пристрелить с перепугу.

Все законники были при параде, то есть с газовыми баллончиками и крутыми наручниками, которые шарашат задержанных током. Вот этими девайсами я и сцепил палачей попарно – рука к руке, лицом к лицу. Так, чтобы каждый законник держал коллегу и преданно смотрел ему в глаза. Прямо влюбленные парочки получились. Милашки однозначно.

Наблюдать за полем боя мне нельзя было, потому я поглядывал на скованных наручниками палачей – и видел перед собой жутко испуганных людей, которым хотелось сейчас оказаться хоть бы даже посреди Вавилона, где их не пнет разве что не рожденный еще ребенок, но только не здесь, на благополучном Манхэттене, в самом центре одного из самых больших мегаполисов мира.

– Что, пацаны, страшно, да? – улыбнулся я. – Это вам не трупы офисных хомячков обирать.

И не удержался, похвастался еще:

– Там, кстати, мой сынок вашего урода жизни учит.

О, их лица надо было видеть! Им хватило фантазии представить, в кого может превратиться матерый папаша, и в человеческом обличье не шибко мирный, если сынок такое чудит. Мигеля, кстати, среди палачей, к нам примкнувшим, не было. Спрятался среди машин кортежа, больше негде. Опрометчивое решение, учитывая, что разбушевавшиеся детки использовали джипы в качестве метательных снарядов. Но почему мне не жаль этого мерзкого типа?

Довольные зрелищем оживленно жестикулировали и клекотали посвоему окинавские ветераны социалистического труда, прибывшие в НьюЙорк по корпоративной путевке. При этом они не забывали все тщательно фотографировать. Вот уж кому наша заварушка как с гуся вода.

Я заметил еще с десяток человек, которые настолько осмелели, что даже чутьчуть приподнялись над тротуаром. Коекто на четвереньках вползал в ресторанчики и магазины. Но были и такие, кто достал смартфон и врубил камеру. Один, второй, пятый… Вон еще девочка с косичками, смешная такая… Операторовлюбителей становилось все больше. Если смотришь на ужасы реальности, отображенные на экране телефона, кажется, что все это не всерьез, ненастоящее – и уже не так страшно.

– Край!

Возглас японки заставил меня вздрогнуть.

По выражению ее лица я понял, что с Патриком плохо, очень плохо.

– Прости, сынок! – Вскочив, я обернулся.