В начале войны обе стороны стремились решать стратегические задачи по старинке – одним-двумя генеральными сражениями. Однако уже эта первая малая война эпохи империализма показала, что в военном искусстве наступил качественно новый этап. Стратегия, основанная на стремлении сокрушить вооруженные силы противника методом одного генерального сражения, перестала отвечать новым условиям. Потребовались иные методы ведения войны и боевых действий. Однако консервативное мышление тех, кто задавал тон официальной мысли, пыталось вместо этого приспособить старые, отжившие свой век способы ведения войны к новым условиям. Они находились во власти так называемых «вечных» и «неизменных» принципов. На практике же это приводило к тому, что каждый раз готовились к войне не будущей, а прошлой. Попытка вырваться из этого порочного круга уже в наше время привела к другой крайности – к лихорадочному поиску все новых и новых средств и способов уничтожения. Д. Эйзенхауэр говорил, что США не могут позволить себе роскошь начинать новую мировую войну с оружием прошлой мировой войны. Следствие этого положения – невиданная гонка вооружений со всеми ее катастрофическими последствиями.
Впоследствии отдельные военные теоретики и историки пытались представить опыт Русско-японской войны 1904–1905 гг. как безоговорочное подтверждение теории Мэхэна – Коломба. В качестве «неоспоримого аргумента» сторонники этой теории утверждали, что Русско-японская война была решена исключительно усилиями японского флота, который путем генерального сражения и блокады добился господства на море, а вместе с ним и победы. Однако это утверждение находится в противоречии с действительностью. При всех успехах японского флота не в его действиях надо искать коренные причины поражения России. Если брать лишь только военную сторону дела, то о ней уже сказано выше: разрыв между новыми средствами вооруженной борьбы (автоматическое оружие и многомиллионные армии) и старыми способами ее ведения. Но это не было тогда понято. Опыт Русско-японской войны не пошел впрок. Об этом свидетельствует тот относительно невысокий уровень развития военной теории и военного дела, с которым Россия и некоторые другие страны вступили в Первую мировую войну.
Между тем Первая мировая война нуждалась в принципиально ином военном искусстве. Огромное возрастание значения экономических факторов, роли техники, появление новых технических средств борьбы: танков, авиации, подводных лодок, отравляющих веществ и т. д. – все это было совершенно новыми явлениями, требованиями изменения принципов и методов ведения боя и операции, войны в целом.
Старые военные теории и доктрины, созданные до Первой мировой войны, потерпели в ходе ее полный крах. Военная мысль не могла не осознать происшедших перемен, но выхода из тупика, который представляла собой концепция позиционной войны, не находилось. В частности, не была решена важнейшая проблема прорыва подготовленной позиционной обороны в оперативном масштабе. Первая мировая война со всей очевидностью показала, что вооруженное насилие вступило в полосу глубокого кризиса. Позиционная война была ничем иным, как параличом военного искусства, провозвестником того еще более глубокого и, (хотелось бы надеяться, последнего) его тупика, который еще более очевидно наступил в наше время.
История Первой мировой войны 1914–1918 гг. – одна из наиболее неосмысленных страниц военно-исторического прошлого, она еще ждет своих исследователей. Это можно сказать и о войне в целом, и о ее наиболее крупных событиях.
С чисто военной точки зрения, например, большого внимания заслуживает изучение Галицийской битвы 05(18).8–08(21).9.1914 г. – комплекса стратегических операций войск Юго-Западного фронта против австро-венгерских войск. Опыт проведения операции явился существенным вкладом в развитие военного искусства. Операциям, условно объединенным в эту битву, присущ ряд новых характерных черт, которые впервые проявились в практике действий войск на полях сражений и получили свое развитие в будущем.
Основными из них были:
во-первых, небывалый в истории войн пространственный размах фронтовых операций (глубина, ширина фронта, темпы наступления);
во-вторых, относительно длительный начальный период, содержание которого составили оборонительные операции;
в-третьих, искусное сочетание различных видов боевых действий: оборона, контрнаступление, наступление, встречный бой, преследование;
в-четвертых, крупные встречные сражения, в ходе которых войска наносили удары во фланг и тыл, стороны стремились упредить противника в развертывании и захватить инициативу. Это имело место в Галич-Львовской наступательной операции 05(18).8–21.8.(3.9)1914 г., в Люблинско-Холмской наступательной операции 10–21.08 (23.08–3.09), в Городокском сражении 23.8–30.8. (5–12.09.) 1914 г.;
в-пятых, впервые в практике подготовки операции – тщательно организованное взаимодействие между пехотой и артиллерией;
в-шестых, массированное использование кавалерии и артиллерии для развития успеха.
В результате некоторой нерешительности главного командования, плохого материального обеспечения и слабой организации управления не удалось полностью использовать успех войск Юго-Западного фронта. Наступление русских войск часто сводилось к вытеснению противника, к фронтальным ударам, приводящим к значительным потерям (русские войска – 230 000 чел., противник – 400 000 чел.). Были условия для окружения австро-венгерских войск в Галиции, но боязнь действовать в отрыве от основных сил не позволила провести операцию на окружение.
Тем не менее в результате Галицийской битвы были достигнуты крупные стратегические цели: освобождена часть австрийской Польши и Галиции, значительно подорвана военная мощь Австро-Венгрии – самого сильного союзника Германии. Германия вынуждена была перебросить на русский фронт крупные силы с Западного фронта, что облегчало положение англо-французских войск. Стратегические и оперативные возможности германской коалиции сузились, а ее план быстрого окончания войны рухнул. Галицийская битва стала одной из крупнейших стратегических операций Первой мировой войны. Она характеризовалась сложностью и большим размахом и продолжалась более месяца. Боевые действия состояли из ряда одновременных и последовательных операций групп армий. Их завершением явилось общее наступление и преследование австро-венгерских войск всеми силами Юго-Западного фронта, но из-за нерешительности командования австро-венгерским армиям удалось все же избежать полного разгрома. Тем не менее благоприятный исход Галицийской битвы упрочил положение русских войск на юго-западном стратегическом направлении.
Если рассматривать способы проведения операций в ходе Галицийской битвы, то можно выявить ряд новых моментов, не потерявших значения в современных условиях. Прежде всего в определении замысла битвы в целом предусматривалось наступление (контрнаступление) по сходящимся направлениям с целью окружения основных сил противника. Хотя в Галицийской битве интересный сам по себе замысел еще не отвечал сложившейся обстановке. Штаб Юго-Западного фронта русской армии в своих расчетах исходил из ошибочного предположения относительно рубежа развертывания войск противника, основанных на неточных разведданных (рубеж был отодвинут австро-венграми на 100 км к юго-западу), поэтому операция не могла привести к окружению главной группировки неприятельской армии. Для сравнения заметим, что для подготовки контрнаступления, например, под Сталинградом во время Великой Отечественной войны характерны тщательная разведка войск противника, стремление к достижению внезапности, направления ударов выбраны в наиболее уязвимых местах вражеской группировки, где были созданы ударные силы.
Для Галицийской и Сталинградской битв характерны некоторые общие черты. Это относится прежде всего к большому пространственному размаху обеих битв. Кроме того, обе битвы делились на ряд одновременных и последовательных операций армий. В Галицийской битве – Галич-Львовская наступательная операция, Люблинско-Холмская наступательная операция, Городокское сражение. В Сталинградской битве – операция «Уран», «Малый Сатурн», «Кольцо».
