– Готов поспорить, что ты провел здесь лет шесть-восемь. – Взяв соломинку, Томас начал ковырять ею в ухе.

– Одиннадцать, – пробормотал Альберт.

– Так долго! Ну надо же! Тогда полагаю, что ты лучше знаешь жизнь на этом постоялом дворе, чем даже сам хозяин. Знаешь гостей, помнишь, кто бывал здесь прежде, у кого характер покладистый и тому подобное.

Альберт продолжал работать – уверенно, спокойно и глядя лишь на лошадь.

– Что ты сказал: где ты жил, прежде чем оказался здесь?

Конюх перевел взгляд на Томаса, глаза блеснули, а губы сложились в подобие улыбки.

Томас отшутился:

– Ладно-ладно, попытка – не пытка.

– Во Фредерикии.

Профессор уже было отвернулся, отчаявшись разузнать что-либо, поэтому, услышав ответ, порядком удивился.

– Значит, твои родители живут во Фредерикии?

Лицо Альберта помрачнело, и я подумал, что улыбка и блеск в глазах мне лишь привиделись. Это лицо с улыбкой незнакомо.

– Уходите! – проговорил он хрипло, но отчетливо, так что сомневаться не приходилось.

Томас кивнул и направился к двери.

– Спасибо за лошадей – конюх ты отменный, – сказал он и скрылся за дверью. Я поспешил следом.

Когда мы вышли во двор, я задал наконец два мучивших меня вопроса. К сожалению, Томас не смог ответить ни на один из них. Первый был самым важным:

– Мы скоро пойдем завтракать?

Томас рассмеялся:

– По времени впору и пообедать. Таким лежебокам, как ты, о завтраке остается лишь мечтать. Остальные уже давно позавтракали – и я тоже. Но давай спросим у Марии – возможно, у нее найдется что-нибудь для тебя.

Второй вопрос был менее важным:

– Зачем Альберт соврал нам, что гроб сделал хозяин?

Томас ответил не сразу – остановившись у крыльца, он посмотрел в сторону конюшни.

– Не знаю, – признался он, – наш конюх не просто молчун. В нем есть что-то загадочное, хочет он того или нет. Непростой человек.

Мы вошли внутрь и сняли плащи и шляпы. Сидя на своем привычном месте в углу, священник склонился над Святым Писанием. Рядом сидел плотник: возможно, ему хотелось немного поговорить, но надежды его явно не увенчались успехом. Когда мы вошли, он обрадовался, передвинул кружку пива и подвинулся сам, освобождая место для нас. Томас уселся там, а я устроился возле пастора, откуда была видна кухня.

– Как погодка? Не лучше? Скоро можно будет ехать? – Плотник кивнул головой в окно.

Томас покачал головой:

– Снегопад закончился, но небо темное и в лесу намело такие сугробы, что лошадям не пройти. Придется нам набраться терпения и подождать, когда сугробы немного осядут.

– Но на это уйдет несколько дней, а может, и недель! – Грубое одутловатое лицо плотника вновь сделалось таким же угрюмым, каким было, когда мы вошли. Схватив кружку, он допил пиво и махнул Марии, чтобы та налила еще.

Когда девушка принесла пиво, Томас сказал, что нам хотелось бы перекусить, и спросил, не принесет ли она хлеба, а священник оторвался от чтения и кивнул.

– Да, – сказал он, – как ни странно, в такую погоду всегда мучает голод. Бездействие и ожидание истощают силы.

Мария улыбнулась:

– Сейчас подам всем обед.

На столе появились хлеб, сыр, ветчина и масло. По распоряжению Томаса я сбегал в нашу комнату и принес кофемолку и кофейные зерна, Мария исполнила все указания профессора, и вскоре на столе перед ним стоял кувшин с ароматным кофе, от запаха которого священник с плотником наморщили носы.

– Я слышал, что это новомодное зелье так ударяет в голову, что недолго и свихнуться, – сказал плотник.

Томас налил кофе себе и мне.

– По утрам от этого напитка у меня проясняются мысли, – ответил он, – и, по-моему, чокнутым я не стал – не более, чем прежде. Впрочем, мои любезные сотрапезники, вам виднее.

Атмосфера за столом воцарилась веселая. Мы принялись за еду, а Мария поглядывала на нас из кухни. Набравшись смелости, я спросил:

– Не хочешь присоединиться?

– Да, иди сюда, девочка моя! – воскликнул плотник, похлопав по лавке рядом с собой.

Мария, похоже, обрадовалась приглашению. Взяв кружку, от которой шел пар, девушка подошла к лавке с той стороны, где сидел Томас, так что им с плотником пришлось подвинуться, и уселась напротив меня. Плотник поглядел на нее исподлобья, но ничего не сказал. Я отвел взгляд и посмотрел на стену, на деревянную обшивку. Красивая обшивка. Я вдруг вспомнил: что это за странный покачивающийся прибор на стене. Пару месяцев назад Томас показывал мне рисунок такого прибора – он назвал его хромометром или вроде того. Профессор заказал эту штуковину из Голландии, где она называется “glocke”. Он утверждал, что она может измерять время. Мария намазывала маслом кусок хлеба. Волосы она забрала на затылке тоненькой лентой.

– А чем вы, любезнейший, зарабатываете на кусок хлеба? – спросил Томас, прожевав.

Плотник оторвал взгляд от кружки с пивом, быстро взглянул на священника, а затем – на Томаса.

– Я… Я мастерю всякое. Плотник я.

– Дома, мебель или кареты? Или что-то другое?

– Хм… дома.

– Значит, нашли работу и направляетесь на новое место? – заинтересовался Томас.

– Э-хм… Ну да. В Колдинг. Говорят, там требуются рабочие руки.

– Значит, и инструменты захватили?

– Да. То есть нет… Кое-какие. – Плотник неуверенно усмехнулся, обнажив крупные зубы.

Томас задумчиво почесал щеку.

– Я слышал, что старую древесину следует на неделю поместить в смесь соленой воды и вытяжки из лютика, а потом на зиму положить в темное место и дождаться, пока древесина высохнет. Тогда якобы древесина станет как новая. Одного не понимаю: почему место должно быть именно темным?

Плотник потер грубой лапищей щетинистый подбородок.

– Ну, это, вроде как, чтобы дерево сохло помедленней… – объяснил он и усмехнулся.

Кивнув, Томас намазал маслом ломоть хлеба и аккуратно положил на него сыр и ветчину.

– Вон оно что. Ну конечно же!

Откусив кусок, Томас на секунду умолк.

– А что за свет вы видели сегодня ночью возле сарая?

Плотник в замешательстве оглядел собеседников. По-моему, ему явно хотелось поговорить о чем-нибудь другом.

– Выживьтевугловойкомн-те?

– Чего-о? – Все вопросительно уставились на Томаса, а тот прожевал наконец и повторил вопрос:

– Я спросил – разве вы живете в угловой комнате?

– Нет, моя комната в середине коридора, – ответил плотник, не понимая, к чему ведет Томас. Тот безмятежно дожевал кусок и вытер рот большим платком.

– Как же вы тогда увидели свет возле сарая? Плотник совсем растерялся и принялся жадно глотать пиво, так что кадык у него заходил ходуном. Потом, искоса глядя на Томаса, он ответил:

– Я… Я спустился сюда… Кое-что забыл…

Я посмотрел на Томаса, но ответ, похоже, устроил его, хотя сам я не сомневался – плотник лжет.

– Нужно было проверить, хорошо ли заперты двери сарая, – добавила Мария, – ходят слухи, что в округе опять появились волки. Не дело это, чтобы покойного графа сожрал какой-нибудь паршивый волк.

– Да уж, прискорбно, что граф умер в самом расцвете лет, – сказал Томас.

– Кого хочет – милует Всевышний, а кого хочет – ожесточает! – откликнулся пастор Якоб. – Послание святого апостола Павла к Римлянам.

Мария внимательно посмотрела на священника. Я видел, что она обдумывает услышанное.

– Это значит, – спросила девушка, – что Всевышний решает, кому умереть, а кому – жить дальше?

– Господь сказал: Иакова я возлюбил, а Исава возненавидел, – ответил священник.

Меж бровями у девушки пролегла чуть заметная морщинка. Она посмотрела на пастора, будто заподозрив, что тот издевается над ней.

Томас пустился в объяснения:

– Иначе говоря, Господь решает, кого любит и кого ненавидит, и тем самым определяет, кто будет жить дальше, а кто должен умереть. – Он повернулся к священнику и продолжал: – По воле Божьей много лет прошло с тех пор, как я изучал теологию, однако если память не изменяет мне, то Всевышний произнес эти слова, когда Иаков и Исав еще лежали в материнской утробе и даже не родились.