— Я слушаю вас. — Дама в приемной «Уикенда» выглядела так, как будто сама раньше позировала для обложки журнала. Правда, косметика не могла скрыть ее возраста. Ей было примерно лет тридцать.

— Уголовная полиция, — сказала Пия. — Где нам найти Томаса Риттера?

— Последний кабинет по коридору, слева. Мне сообщить о вас?

— Нет, — Боденштайн дружески улыбнулся даме.

Стены коридора были увешаны фронтисписами журнала «Уикенд» в рамках, на порнографических фотографиях были изображены различные девушки, которых, правда, объединяло нечто общее: размер груди как минимум DD. Последняя дверь слева была закрыта. Пия постучала и вошла. Риттеру было явно неудобно, что Боденштайн и Пия застали его в такой обстановке. Между роскошной квартирой в старинном доме в Вестэнде и узким прокуренным кабинетом с порнографическими фотографиями на стенах лежала пропасть. Правда, пропасть лежала и между невзрачной женой Риттера, ждущей ребенка, и женщиной, которая стояла рядом с ним и ярко-красная губная помада которой оставила следы на губах Риттера. Все в ней выглядело стильно и дорого, начиная с одежды, украшений и обуви до прически.

— Позвони мне, — сказала она, взяла свою сумку, бросила быстрый и незаинтересованный взгляд на Боденштайна и Пию и выскользнула за дверь.

— Это ваша шефиня? — поинтересовалась Пия.

Риттер уперся локтями в письменный стол и провел всеми десятью пальцами по волосам. Он казался изможденным и на несколько старше своего реального возраста, чем вполне соответствовал унылой обстановке своего кабинета.

— Нет. Что вам еще угодно? Откуда вы вообще знаете, что я здесь? — Он взял пачку сигарет и закурил.

— Ваша жена была очень любезна и дала адрес редакции.

Риттер не отреагировал на сарказм Пии.

— У вас помада на лице, — добавила Кирххоф. — Если бы ваша жена это увидела, она могла бы сделать неправильные выводы.

Риттер провел тыльной стороной руки по губам, немного помедлил с ответом, но потом сделал смиренный жест.

— Это одна моя знакомая, — сказал он. — Я должен ей деньги.

— А ваша жена знает об этом? — спросила Пия.

Томас посмотрел на нее почти дерзко.

— Нет. Она не должна этого знать. — Он затянулся сигаретой и выпустил дым через нос. — У меня масса дел. Что вы хотите? Я ведь вам уже все сказал.

— Совсем наоборот, — возразила Пия. — Вы от нас многое утаили.

Боденштайн молчал. Глаза Риттера перебегали с него на Пию. Вчера он допустил ошибку, недооценив ее. Сегодня с ним такого не случится.

— Вот как? — Томас хотел казаться невозмутимым, но нервное мигание его глаз выдавало его истинное душевное состояние. — Что же, например?

— Что вы делали вечером 25 апреля у господина Гольдберга, то есть накануне его убийства? — спросила Пия. — Что вы обсуждали с Робертом Ватковяком в кафе-мороженом? И почему Вера Кальтензее уволила вас на самом деле?

Нервным движением Риттер раздавил окурок. Его мобильник, который лежал рядом с клавиатурой компьютера, исполнил первые аккорды девятой симфонии Бетховена, но он даже не взглянул на дисплей.

— Что это значит? — сказал он вдруг. — Я был у Гольдберга, Шнайдера и Фрингс, так как хотел с ними поговорить. Два года назад у меня возникла идея написать биографию Веры. Сначала она была в полном восторге и часами диктовала мне то, что хотела прочитать о себе. Через пару глав я заметил, что это будет смертельно скучно. Двадцать предложений о ее прошлом, не больше. При этом читателя ведь интересует именно прошлое — ее аристократическое происхождение, драматическое бегство с маленьким ребенком, потеря семьи и замка, а не какое-нибудь заключение сделок и благотворительная деятельность.

Мобильник, который между тем замолчал, опять дал о себе знать одиночным писком.

— Но она не хотела ничего об этом слышать. Или так, как она себе это представляла, или совсем никак. Бескомпромиссность, как повелось издавна, черт подери! — Риттер презрительно фыркнул. — Я ее убеждал, предлагал ей сделать из ее биографии роман. События в жизни Веры, все потери, победы, взлеты и падения женщины, которая испытала ход мировой истории на собственной шкуре. Из-за этого мы поссорились. Она категорически запретила мне заниматься поисками, запретила писать; она становилась все более подозрительной. А потом произошла эта история с ящиком. Я допустил ошибку, защищая Новака. Это было последней каплей. — Риттер вздохнул. — Дела у меня пошли довольно скверно. У меня не было больше никаких перспектив в плане приличной работы, хорошей квартиры и вообще будущего.

— Пока вы не женились на Марлен. После этого вы обрели все снова.

— На что вы намекаете? — вскочил Риттер, но его возмущение казалось неестественным.

— На то, что вы взялись за Марлен, чтобы отомстить вашей бывшей шефине.

— Что за глупости! — возразил он. — Мы встретились чисто случайно. Я влюбился в нее, а она — в меня.

— Почему тогда вы вчера не сказали нам, что женаты на дочери Зигберта Кальтензее? — Пия не верила ни одному его слову. По сравнению с элегантной темноволосой женщиной, которую они только что видели, невзрачная Марлен однозначно проигрывала.

— Потому что я не предполагал, что это имеет какое-то значение, — агрессивно ответил Риттер.

— Ваша личная жизнь нас не интересует, — вмешался Боденштайн. — Что вы можете сказать о ваших встречах с Гольдбергом и Ватковяком?

— Мне нужна была от них информация. — Риттер, казалось, испытал облегчение от того, что они сменили тему разговора, и бросил на Пию враждебный взгляд, чтобы после этого ее полностью игнорировать. — Некоторое время тому назад ко мне обратились с вопросом, не хочу ли я написать биографию. Разумеется, о реальной жизни Веры Кальтензее, со всеми грязными подробностями. Мне предложили очень большие деньги, информацию из первых рук и шанс на месть.

— Кто это был? — спросил Боденштайн.

Риттер покачал головой.

— Я не могу вам сказать, — ответил он. — Но материал, который я получил, был первоклассным.

— Какой именно?

— Дневники Веры за период с 1934 до 1943 года. — Риттер свирепо улыбнулся. — Подробная дополнительная информация обо всем, что Вера непременно хотела сохранить в тайне. При чтении я наткнулся на массу несоответствий, но одно мне теперь стало ясно: Элард никак не может быть сыном Веры. У автора дневников до декабря 1943 года, собственно, не было ни жениха, ни поклонника, до этого времени она даже еще не имела половых контактов, не говоря уже о ребенке. Но… — Он сделал эффектную паузу и посмотрел на Боденштайна. — Старший брат Веры Элард фон Цойдлитц-Лауенбург имел любовную связь с молодой женщиной по имени Викки, дочерью управляющего поместьем Эндриката. В августе 1942 года у нее родился сын, которому при крещении дали имя Хайнрих Арно Элард.

Боденштайн оставил эту новость без комментариев.

— И что же дальше? — спросил он.

Риттер был заметно удивлен отсутствием восторга.

— Дневники были написаны левшой, в то время как Вера правша, — сделал он лаконичное заключение. — И это является доказательством.

— Доказательством чего? — поинтересовался Боденштайн.

— Доказательством того, что Вера в действительности не тот человек, за которого себя выдает! — Риттер вскочил со своего стула. — Так же как и Гольдберг, Шнайдер и Фрингс! Все четверо хранят какую-то мрачную тайну, и я хотел выяснить, какую!

— По этой причине вы были у Гольдберга? — спросила скептически Пия. — Вы действительно думали, что он с готовностью расскажет вам все, о чем он молчал более шестидесяти лет?

Риттер не обратил внимания на ее возражение.

— Я был в Польше и производил там поиски. К сожалению, больше не осталось очевидцев событий, которых можно было бы об этом спросить. Потом я был у Шнайдера и у Аниты — все то же самое! — Он изобразил на лице гримасу отвращения. — Все трое валяли дурака, эти самоуверенные, заносчивые старые нацисты с их дружескими вечерами и пустой болтовней! Я и раньше их терпеть не мог, каждого из них.