— Чем я могу вам помочь? — спросил он, смерив их недоверчивым взглядом.
Боденштайн предъявил свое полицейское удостоверение.
— Мы из уголовной полиции Хофхайма и хотели бы поговорить с госпожой Кальтензее.
— Понятно. — Мужчина деловито покопался в нагрудном кармане своего комбинезона и, достав очки для чтения, стал внимательно изучать удостоверение Боденштайна. Затем на его лице появилась вежливая улыбка. — Я здесь сталкиваюсь с самыми невообразимыми вещами, если сразу не закрою ворота. Многие люди думают, что это гостиница или гольф-клуб.
— Я этому не удивляюсь, — ответила Пия, глядя на цветники с цветущими кустарниками и розами и на искусно обрезанную изгородь из самшита. — Именно так это и выглядит.
— Вам нравится? — Мужчине это явно польстило.
— О да! — кивнула Пия. — Вы все это делаете один?
— Иногда мне помогает сын, — скромно признался он, наслаждаясь восхищенными отзывами Пии.
— Скажите, где нам найти госпожу Кальтензее? — прервал Боденштайн свою коллегу, прежде чем она смогла пуститься в профессиональную дискуссию об удобрениях или уходе за розами.
— О, конечно. — Мужчина улыбнулся извиняющейся улыбкой. — Я сейчас же ей сообщу. Как, вы сказали, ваше имя?
Боденштайн дал ему свою визитную карточку, и мужчина исчез в направлении входной двери.
— В отличие от парка дом довольно обветшалый, — констатировала Пия.
С близкого расстояния он не выглядел таким роскошным, как издали. Покрытая пятнами штукатурка была повреждена и отслоилась, на многих участках была видна каменная кладка.
— С исторической точки зрения дом не имеет такого значения, как другие постройки здесь, — пояснил Боденштайн. — Это владение известно прежде всего своей мельницей которая впервые упоминается в документах в тринадцатом веке, если я не ошибаюсь. До начала двадцатого века она принадлежала семье Штольберг-Вернингероде, которая также владела замком Эппштайн, прежде чем в 1929 году она подарила его городу Эппштайн. Кузен Вернингероде женился на дочери из семейства Цойдлитц, и таким образом это поместье перешло во владение Кальтензее.
Пия обескураженно смотрела на своего шефа.
— Что такое? — спросил он.
— Откуда вы все это знаете? И какое отношение эти Верниге… короче, эти люди и Цойдлиц имеют к Кальтензее?
— Вера Кальтензее — урожденная Цойдлитц-Лауенбург, — проинформировал Боденштайн свою коллегу. — Я забыл вам это сказать. Все остальное — просто знание краеведения.
— Ну, понятно, — кивнула Пия. — Такие фундаментальные подробности обладатели «голубых кровей», вероятно, заучивают наизусть одновременно с Готским альманахом.[17]
— Я слышу в ваших словах саркастические нотки, — сказал Оливер и ухмыльнулся.
— Я вас умоляю!.. — Пия подняла обе руки. — А, вот уже идет холоп милостивой госпожи. Как следует его поприветствовать? Сделать книксен?
— Вы невыносимы, фрау Кирххоф.
Марлен Риттер, урожденная Кальтензее, рассматривала скромное золотое кольцо на безымянном пальце своей правой руки и улыбалась. У нее все еще кружилась голова от того стремительного темпа, с которым ее жизнь за последние недели и месяцы в корне изменилась к лучшему. Собственно, после развода с Марко она смирилась с тем, что до конца своих дней останется одинокой. Она унаследовала от своего отца коренастую фигуру, и еще ужаснее для любого потенциального поклонника была ее ампутированная голень. Но не для Томаса Риттера! В конце концов, он знал ее с детства и пережил всю драму вместе с ней: запрещенная любовная связь с Робертом, несчастный случай с тяжелыми последствиями, страшный скандал, который глубоко потряс всю семью. Томас навещал ее в больнице, возил ее на приемы к врачу и на физиотерапию, когда у родителей не было времени. Он всегда находил для несчастной полной девушки, каковой она была, утешительные и взбадривающие слова. Да, несомненно, Марлен уже тогда была в него влюблена.
Когда она случайно встретила его в декабре прошлого года, он явился ей как Божий знак. Томас плохо выглядел, казался почти опустившимся, но был, как всегда, очень предупредительным и обаятельным. Он ни разу не сказал ни одного плохого слова в адрес ее бабушки, хотя у него были все основания ее ненавидеть. Марлен точно не знала, что именно после восемнадцати лет привело к разрыву Томаса с ее бабушкой — об этом в ее семье строили лишь тайные догадки, — но она очень сожалела об этом, так как Томас был совершенно особенным человеком. Именно с бабушкой и их отношениями было связано то, что у него больше не было ни малейшего шанса получить во Франкфурте приличную работу, которая соответствовала бы его квалификации.
Почему он просто не уехал из города, чтобы начать все сначала где-то в другом месте? Вместо этого Томас еле сводил концы с концами, работая свободным журналистом. Его маленькая квартира в жилом блоке в районе Франкфурта Нидеррад была производившей удручающее впечатление дырой. Марлен настаивала на том, чтобы он переехал к ней, но он возражал, так как не хотел сидеть у нее на шее. Это ее очень умиляло. Ее не волновало, что у Томаса практически не было ничего, кроме того, что было на нем. Это была не его вина. Она любила его от всего сердца, любила находиться с ним рядом, спать с ним. И она радовалась их будущему ребенку. Марлен не сомневалась в том, что ей удастся опять примирить между собой Томаса и бабушку. В конце концов, Вера ей еще никогда ни в чем не отказывала.
На ее мобильнике прозвучал специальный сигнал, который означал, что это был Томас. Он звонил минимум по десять раз в день, чтобы поинтересоваться, как у нее дела.
— Как у тебя дела, дорогая? — спросил он. — Чем вы оба занимаетесь?
Марлен улыбнулась при намеке на дитя в ее животе.
— Мы лениво валяемся на диване, — ответила она. — Я хочу немного почитать. А что делаешь ты?
В редакции газеты в праздничные дни тоже работали. Томас добровольно вызвался работать первого мая вместо своего коллеги, у которого была семья и дети. Марлен считала это характерной чертой его характера. Томас был чутким и бескорыстным человеком.
— Мне здесь нужно сделать еще пару важных дел, — вздохнул он. — Мне очень жаль, что я оставил тебя сегодня в одиночестве на весь день, но зато в выходные я буду свободен.
— Не беспокойся обо мне. У меня все в порядке.
Они поговорили еще некоторое время, но потом Томас был вынужден закончить разговор. Испытывая радостное чувство, Марлен вновь стала рассматривать кольцо на своем пальце. Потом откинулась назад, закрыла глаза и подумала о том, как она счастлива с этим человеком.
Доктор Вера Кальтензее ожидала их в холле. Это была ухоженная дама с белыми, как снег, волосами и живыми голубыми глазами на загорелом лице, на котором долгая жизнь оставила сетку глубоких морщин. Она держалась очень прямо. Единственной уступкой ее возрасту была трость с серебристой ручкой.
— Входите. — Ее улыбка была искренней, а низкий голос слегка дрожал. — Мой дорогой Моорманн сказал мне, что вы хотели поговорить со мной по какому-то важному делу.
— Да, это правда. — Боденштайн подал ей руку и ответил на ее улыбку. — Оливер фон Боденштайн, уголовная полиция Хофхайма. Моя коллега Пия Кирххоф.
— Так вы достойный зять моей дорогой подруги Габриэлы? — констатировала она и стала его испытующе рассматривать. — Она расхваливает вас на все лады. Я надеюсь, что мой подарок к рождению вашей малышки вам понравился?
— Разумеется. Огромное спасибо. — Боденштайн при всем своем желании не мог вспомнить про подарок Веры Кальтензее к рождению Софии, но предполагал, что Козима по достоинству оценила его в благодарственном письме.
— Добрый день, фрау Кирххоф, — Вера Кальтензее повернулась к Пие и подала ей руку, — рада с вами познакомиться. — Она немного наклонилась вперед. — Я еще никогда не встречала такую симпатичную женщину-полицейского. Какие же у вас красивые голубые глаза, моя дорогая!
