Он давно уже пережил ее предательство и перевернул эту страницу своей жизни, но сейчас его бесило то, что теперь, когда он добился успеха, все могло быть разрушено – стоило только Денверу, выйдя из тюрьмы, приняться за старое.

Компания процветала, и Джекс каждый день благодарил всех богов за то, что его бабушка переписала на него прииск, когда ему было двадцать пять.

Бабуля была дамой весьма трезвомыслящей и не доверяла дочери из-за сердечной склонности последней ко «всяким подонкам», поэтому, вместо того чтобы оставить Джеки все свое состояние, она распределила активы.

С тех пор Джекс без устали работал, чтобы сделать прииск более прибыльным, и ему это удалось, несмотря на антирекламу, за которую должен был поблагодарить отца. Тот, видимо, считал день прожитым зря, если не видел своего имени на первых полосах газет. Помимо скандала с судом и обнародованными криминальными связями, были еще интервью в журналах, слухи об организации синдиката азартных игр в тюрьме и откровенная автобиография. Неудивительно, что журналисты преследовали Джекса, желая получить его комментарии.

Он снова и снова повторял им, что ему нечего сказать об отце. Ни единого слова.

Джекс рефлекторно сжал кулаки при воспоминании о последней встрече с отцом перед самым его арестом. Денвер тогда заказал столик в самом дорогом ресторане Мельбурна. Они ели тасманские устрицы и филе миньон, запивая самым дорогим вином, подчеркивающим вкус блюда.

Отец был превосходным рассказчиком, и Джекс до слез и колик в животе смеялся над его байками. Чем старше он становился, тем больше ценил их отношения.

Немногие из его знакомых парней стали бы тусоваться с отцами, но ему это было интересно. Денвер посвящал его во все свои дела.

Как выяснилось позже, не во все.

Денвера арестовали на следующий день.

И мир Джекса рухнул.

Он всегда обожал отца. Он стремился на него походить. Он восхищался им за то, что тот, выходец из рабочей и криминальной (если вспомнить, кем был его дед) среды, смог стать воротилой бизнеса. И вот его отец оказался лжецом и вором и вовсе не тем человеком, за которого принимал его Джекс.

Он оставался рядом с Денвером – во время суда, всей этой газетной шумихи, вплоть до вынесения приговора.

В тот момент, когда за отцом захлопнулась дверь тюремной камеры, их отношениям пришел конец.

Музыка перестала играть, и Джекс сел на диван. По спине пробежал неприятный холодок.

Пусть теперь ему было плевать на прошлое, но у него по-прежнему возникало это противное, сосущее под ложечкой ощущение, когда он вспоминал, как много жизней поломал отец своей ложью, сколько семей разорил. Ощущение, которое он ненавидел.

Судя по тому, какой прием ему был оказан сегодня вечером, люди этого тоже не забыли.

К дьяволу их.

У него было полно работы.

И компания, которую нужно было превратить в промышленного гиганта. Сегодня он сделал к этому первый шаг. Ничего личного. Просто бизнес.

Кому он лгал? Бизнес закончился вскоре после того, как он явился по фальшивому приглашению на презентацию Сиборнов. С той секунды, когда он увидел Руби, бизнес уступил место предвкушению удовольствия.

Дикого, необузданного, порочного.

Он хотел ее.

А если Джекс Марони чего-то хотел, он это получал.

За это он должен был поблагодарить старину-отца. Джекс с раннего возраста усвоил, что ему дадут все, что он пожелает. Денвер был таким мягкотелым.

Джекс сжал кулаки и со всей силы ударил ни в чем не повинный диван.

Хватит.

На столе его ждала огромная кипа бумаг, и пора было завязывать с этими соплями. Да, сделка, которую он так добивался, уплывала из рук из-за репутации его отца. Зато женщина, от которой зависело заключение этой сделки, пробудила в нем живейший интерес.

Джекс знал о репутации Сапфиры Сиборн и ожидал схватки с настоящей акулой. Но перепалка с претендующей на остроумие дерзкой блондинкой удивила и потрясла его.

Когда она услышала его имя, а позже предложение… да, в гневе она была великолепна.

Джекс чувствовал возбуждение при одном воспоминании об этом.

К сожалению, в данной ситуации он не мог позволить себе пойти на поводу у своей похоти, ведь у Руби Сиборн было то, чего он так страстно желал.

Как правило, если он чего-то желал, он шел и брал это. «Сиборн» не должна стать исключением.

Руби провела три дня над счетами компании вместе с бухгалтером, пока у нее не заболели глаза. Математика определенно не была ее сильной стороной, и все же она слушала и вникала.

Сколько бы они ни прикидывали различных вариантов, чуда не произошло. Было ясно, что без денежных вливаний или существенного сокращения расходов компания скоро обанкротится.

Руби заморгала, пытаясь прогнать ненавистные слезы. Она никогда не отличалась чрезмерной чувствительностью, но в последнее время была на грани нервного срыва.

Не самое подходящее состояние для решающей схватки.

Меньше всего на свете ей хотелось проводить воскресенье на скачках, но партнер по бизнесу пригласил ее, и ей не хотелось обижать его отказом.

Руби дефилировала под тентом, растянутым на Флемингтонском ипподроме, целуясь со знакомыми, приветствуя конкурентов и клиентов, фальшиво улыбаясь и оживленно болтая о всякой чепухе, словно всю жизнь только этим и занималась.

Она понятия не имела, как Сапфи проделывала это изо дня в день. Неудивительно, что сестра просто сгорела на работе. А ведь это еще самая легкая из ее обязанностей как президента. И никто не догадывался, что ее любимая компания каждый день делает шаг на пути к разорению.

При воспоминании о сестре и о том, как мало Сапфи ей доверяла, у Руби словно ком в горле застрял. Она взяла бокал шардоне с подноса проходящего мимо официанта и направилась на лужайку. Ей необходимо было выбраться из толпы.

Руби глубоко вздохнула, и тиски, сжимавшие ее легкие, ослабли. Потягивая вино, она оглянулась на битком набитый шатер.

И увидела мужчину, которого ей так хотелось увидеть.

Джекс Марони. Черный костюм. Черное сердце. И настроение тоже не слишком светлое, судя по мрачному лицу и вечно нахмуренным бровям.

По всей видимости, он пришел сюда не для того, чтобы пообщаться. Спрятавшись за экраном, он, ни на секунду не переставая хмуриться, мрачным пронзительным взором сканировал помещение.

Интересно. Это уже второй прием за несколько дней, на котором он намеренно дистанцировался от толпы. Было не похоже, чтобы Джекс чувствовал себя неловко, и все же он совершенно не вписывался в это закрытое рафинированное общество. Высокий, прекрасный, мрачный самец.

Руби продолжила наблюдение. Он не двигался, не улыбался, не брал напитки и закуски. Единственный раз, когда он подал хоть какой-то признак жизни, имел место при приближении Мейеров, пожилой богатой семейной пары, друзей ее матери. Он распрямил плечи, изобразил на лице то, что при желании могло сойти за улыбку, и протянул руку. Однако старики прошествовали мимо, пробормотав что-то себе под нос (однако достаточно громко, чтобы Джекс услышал, и с таким трудом давшаяся ему улыбка исчезла с его лица).

Этот человек делал все, чтобы разорить компанию ее семьи, и Руби должна была его ненавидеть, но в этот момент ей стало жаль его. Лицо Джекса, разумеется, почти сразу же приняло свое обычное непроницаемое выражение, словно ничего и не произошло.

Если ей не изменяла память, восемьсот тысяч долларов, принадлежавшие сыну Мейеров, перекочевали в карман Денвера Марони. Неудивительно, что они не слишком обрадовались встрече с его сыном.

Эта публика всегда защищала свое, а отец Джекса совершил немыслимое: воспользовался многолетней дружбой, чтобы обчистить их до нитки.

Руби не давал покоя вопрос: зачем Джекс добровольно идет на это? Он мог казаться холодным и равнодушным, словно плевать хотел с высокого маяка, кто и что о нем думает, но отдавать себя на растерзание толпе из-за грехов отца – это было чересчур.