Женщины встали и ушли. Антон остался сидеть на скамейке у входа. Николай Петрович опять встал и стал ходить по залу.

Посетители оглядывались на пожилого темноволосого мужчину, сразу замечая, когда он, то снимал, то надевал очки, его огромные ладони. Разглядывали светлый вязаный свитер с высоким расстегнутым воротом, обтягивающий мощную некогда, а сейчас чуть покатую, спину.

Николай, чувствуя взгляды, старался быть прямее.

Опять возвратился к «пингвину», похлопал его по спине, сел на скамейку.

Антон подошёл и сел рядом. Сидели, молчали.

–...Прапрабабка-то твоя прадеда-то ведь не рожала, – тихо сказал Николай, разглядывая свои руки. – Длинная история.

…Родила, да малыш-то не выжил. То ли надорвалась, то ли что ещё там… Родила, но не выжил малыш-то. В больнице оказалась. Полегчало – вышла во двор, а там… Подошла нищенка с детьми – хлеба попросила. А у бабки-то молока полные груди. Вот она малыша и приложила. А тот вцепился, да так и уснул на груди. С ним на руках и пошла, чтоб что-нибудь поесть вынести. А вернулась – нет никого.

Вот так вот!

…А пацану было-то уж месяца два-три. Видно – что не только что родился. Прятал её потом прапрадед-то месяц, а то и больше, прежде чем в село-то вернуться. А… Утаишь от баб!.. Разговоров было… Но и точно ничего никто не знал.

В основном-то прапрабабке – Алене досталось. Все в родове, что у неё, что у прапрадеда – светловолосые, а пацан – чёрный. И волосы стали подстригать с полугода.

С мальства припал он к кузнице. А как женихаться начал – так уж его все знали. За мастера почитали. По батюшке величали.

Рано его окрутили. Потом твой дед родился – батя мой. Вот дед и его к кузне приобщил. Как трудно не было, а без хлеба не сидели.

Что да как – не знаю, но больше у них не было детей.

Война. Дед где-то полёг в Белоруссии, а батя всю войну прошёл. Всю!

Вот я деда-то своего и не увидел.

…А батя смеялся всё – «А в тылу не убивают!» Говорил, что танки ремонтировал, а фашиста в глаза не видел. Шесть орденов и медалей принёс оттуда. Да медалью дырку не закроешь. Видимо войну-то пил не дырявой кружкой. Всё тело изрубцовано было. Вот ты его и не застал поэтому. Да и я-то с батькой не наговорился. Не успел.

Вот и ты деда-то своего…

Вот такие, брат, дела…

А вот теперь ты железо мнёшь и лепишь. А мне уж вроде и не для кого. Кому сейчас кузнец нужен?

…Только ведь кузнец – это… А это?.. Баловство все это! – Николай обвел рукой стены зала. – Баловство! Ну, да ладно! Как есть – хуже уже не станет!

… А на раме-то… Электросварка, дружок! Что ж ты стыдишься-то перед собой? Ещё скажи, что не заметил?.. «Наплевать» – вот это правильнее! Приезжай, батя, посмотри, как я халтурю! – Николай ткнул пальцем в зеркало.

– Не может быть, пап! – Антон встал. – Может окалинка попала?

– В глаз тебе окалинка попала, раз не видишь. Или ещё куда, раз не стыдно. Вернее – наплевать тебе.

Антон встал, подошёл к зеркалу, вопросительно оглянулся.

– Под листом справа. Так не увидишь – ты пальцем с изнанки нащупай, – подсказал отец.

Антон пощупал лист. Посмотрел на Николая, развел руки, склонил голову и улыбнулся.

– Ты не мне рожи строй, а повернись вон к зеркалу, да глянь на себя.

Посетители обернулись на голос, стали прислушиваться к разговору.

Антон повернулся к зеркалу и склонил голову, разведя опущенные руки.

– Во, во! Дурачьё одно кругом, – буркнул Николай. – Одни скоморохи!..

Антон вернулся и опять сел рядом.

… – Вот и сходит всё на то, что нет у нас корней-то. У других родова вдаль уходит корнями, а у нас нет. Палкой нас воткнули в землю, а мы и проросли. А что дальше? А кругом ведь люди… – Николай замолчал.

– По-моему ты не прав. Как это – «нет»? Есть – только мы не знаем. Как это – «нет никого»? Мы же откуда-то! – Антон повернулся к отцу.

– «Откуда-то»… Сказал бы я тебе – откуда вы!

Я же не про то. Я же… я же во вселенском масштабе!

– А во «вселенском» – все мы от Адама, – улыбнулся Антон.

– Дурак и клоун! Что воду толочь, что с тобой речь вести, бестолочь.

Николай замолк и отвернулся от Антона.

… – А чтой-то, ты вдруг удумал перед людьми похвастаться? – он повернулся к Антону.

– Долго рассказывать. Это не я устроил. Меня в Италию пригласили на полгода. Преподавать. Профессор, вроде как, я у них там. А раз профессор, то и преподавать должен.

Вот они и решили. Реклама – вроде как!

– В Италии-то что – нет уже своих клоунов?

– Может и есть. Да вот я им нужен! …Ещё говорят, что я на итальянца похож. Вот.

– На цыгана ты похож, а не на итальянца.

– А ты?

– А я – на отца и деда!

Замолчали оба.

–...Как там братья? – Антон решил сменить тему разговора и стал серьёзным.

– Постыдился бы отца о братьях спрашивать. Вам-то самим сподручнее против отца и матери дружить-то.

– А ты попробуй сам до них дозвониться.

– А мне пробовать не надо. Моё дело на месте быть. Ваши проблемы – вы и решайте. А оправдываться лучше всего вон там, – Николай опять ткнул пальцем в зеркало. – Оно доброе. Оно всё поймёт и всех простит. Так ли?..

…Димка, вроде как, в генералы собрался. Что-то про академию говорил. Выше такой вроде и нет.

А Федька – так там… А и скажет… Напрямую нельзя, а «из-за угла» ничего не понятно. «Придумывать, как людей убивать!» То же… недалеко от тебя ушёл. Так тот хоть сидит тихо и не высовывается, как некоторые…

От того и секретно всё, что кто же в таком перед людьми признается, что изобретает, как всех людей с Земли свести.

Тоже мне – проблема!

…Помню – все смеялись – «Эй-ей-ей хали-гали»… Шедевр по настоящему-то времени! Сегодняшнее-то послушаешь, а если ещё и посмотришь… – кровь стынет. Утренник в сумасшедшем доме! Дальше так пойдёт – сами вымрут!..

…Ладно! Там-то что? – Николай указал на дверь в другой зал.

– Так вроде, то же, что и здесь. Только помельче, – Антон улыбнулся.

– Помельче? Под «мелкоскопом» смотреть будем? Показывай, Левша, – Николай встал и пошёл в другой зал за Антоном.

…В зале на стенах и на стеллажах были: латы рыцарей, мечи, кольчуги, цветы, букеты цветов и трав, бра, опять столы и столики, скульптуры птиц и животных. Посреди зала стояли две белых тумбы. Одна была чуть пониже другой, совсем ненамного.

…На них стояли два слона, смотрящие друг на друга.

…Николай остановился, огляделся и сел в просторное кованое кресло, стоящее как раз напротив них. Антон встал сзади, оперся о спинку.

Николай, молча, смотрел на слонов. Руки привычно, сцепив пальцы, легли на колени, как обычно после тяжелой законченной работы. Ему почудился даже запах горячего металла, чуть сладковатый с кислинкой.

… Один слон поднял хобот и как будто призывал к чему-то или кого-то звал. На фоне света окна хорошо было видно через переплетения металла небольшая фигурка слоненка, уютно лежащего на боку, подтянувшего к груди ножки, смешно прикрывшего себя ушами и свернувшего хобот колечком.

Другой, чуть наклонив голову и немного повернув её, упрямо стоял, немного вытянув вперед правую ногу и опустив хобот, как будто прислушиваясь к чему-то. Плотный рисунок из переплетенного металла делал его массивным и строгим.

Николай на миг повернулся, прошелся взглядом по Антону, смотрящего куда-то в окно.

Посетители невольно обратили внимание на Антона и Николая, приблизились к тумбам, стараясь не загородить слонов, стали тоже внимательно их разглядывать. Узнавшие Антона изредка подходили к нему, брали автограф. Он благодарил, расписывался на буклетах и опять клал руки на спинку кресла.

Кто-то из посетителей отважился, и вспышка фотокамеры вывела Николая из раздумий. За вспышкой последовали другие.

– Нас-то к чему? Вон их фотографируйте, – он махнул рукой в сторону слонов.

Какая-то девушка, осмелев, подошла.

– А Вы… Вы папа? – она посмотрела на Николая, а потом на Антона. – Папа… – стала подбирать слова, стушевалась и покраснела, – …его?