Неслышные машины шли с ухмылкой на уме.

И провода над городом — как бы от сна опухли.

Кирпич старинный здания тюрьмы.

Ощерилась в стене железная калитка.

Последний человек на снег из затхлой тьмы

ступил... и прочь спешит — задумчиво,

но прытко.

* * *

Душа еще жива,

цела — не извели,

как церковь Покрова

над водами Нерлп.

Парящая, светла,

хотя в воде мазут.

Грань каждого угла

ясна, как Божий Суд.

Над зеленью полей,

над белизной снегов

она хранит друзей

и... стережет врагов.

Птички до рассвета

весело поют.

Скоро будет лето,

на душе — уют.

Пулемет соседа

даст осечку вдруг.

Будет больше света

и любви вокруг.

За стеной кремлевской,

как когда-то встарь, —

свой и пьяный в доску,

добрый государь.

Будет нам калачик,

на копейку — два!

А в глазах, на сдачу,

вспыхнет синева...

Тополя набухли влагой,

в воздухе — туман и прель.

Вот и все... Пойду и лягу,

как собака, на панель.

Пусть меня машины давят

в сумерках... И — дождь кропит.

Пусть моей Прекрасной Даме

рай приснится, а не быт.

Золотые гаснут окна,

улица, как гроб, узка.

...А Всевидящее Око

заслонили облака.

* * *

Алёне

Больница, психушка. Решетки стальные.

Поют задушевно душевнобольные.

Они на веранде расселись, как в клетке.

Веселые нынче им дали таблетки.

На уровне их изумительной сцены

деревья растут и чирикают птицы.

Заслышав, как люди поют вдохновенно,

на миг перестала листва шевелиться.

И птицы умолкли. Лишь где-то за зоной

заплакал ребенок. Грудной. Потрясенный.

* * *

Вновь отпылала заря.

Смутному голосу внемлю:

«Боже, верни нам царя,

выручи русскую землю!»

Шум этой жизни и гам

я в своем сердце смиряю.

Молча к разбитым йогам

вновь кандалы примеряю.

Ночь на дворе, как стена.

Темень, как камень, недвижна.

Слышно, как дышит страна.

Все еще дышит... Чуть слышно.

Россия — далеко не храм

и не собор, не кроткая обитель.

Она — барак, где вечный тарарам! —

и стыд, и срам, разборки в гнусном виде.

Там лень работать и мириться лень,

а помолиться — бомбой не заставишь.

Спокон веков кулак или кистень —

оружье духа! В душах — скукота лишь.

Лежать на нарах, дьяволу кадить,

проигрывать друг друга в карты...

При жизни в преисподню угодить!

Когда, о, Русь, отклеишься от нар ты?

Я знаю: паразиты кровь твою

сосут и портят. И кромсают душу.

Ты столько лет стояла на краю,

что — в край вросла! Тебя уж не обрушить.

Пусть ты — не храм. Ты — крепость. Ты — жива...

Ты есть неугасимая лампада.

Барак сгорит, как старая трава.

И пусть горит. А храм — достроить надо!

ВАНЮША

Ванюша приходил к монахам,

как мы — за правдой к Ильичу.

И, помолясь единым махом,

бубнил чуть слышно: «Исть хочу...

И сразу в трапезной смущенье —

в сердцах. И оттепель — в глазах.

Ванюша примет угощенье

и прочь спешит — в соплях и вшах

Его мамаша — пьянь, неряха,

подглазья метят синяки —

сынка спровадила к монахам.

Но тем со вшами — не с руки.

И вот Ванюша — в интернате.

В канаве сточной дрыхнет мать.

Не радость вечной благодати —

подай им, Бог, тепло объятий!

...А лет Ванюше — целых пять.

Во дни печали негасимой,

во дни разбоя и гульбы —

спаси, Господь, мою Россию,

не зачеркни Ея судьбы.

Она оболгана, распята,

разъята... Кружит воронье.

Она, как мать, не виновата,

что дети бросили ее.

Как церковь в зоне затопленья,

она не тонет — не плывет —

все ждет и ждет Богоявленья.

А волны бьют уже под свод...

В атмосфере дремучей, огромной,

за лесами, за Волгой-рекой —

слушать издали гомон церковный,

обливаясь звериной тоской...

Лес гудит, как ночная машина,

ветром-ухарем взят в оборот.

И душа, как стальная пружина:

не опомнишься — грудь разорвет!

...Как поют они чисто и внятно

в тесном храме — ничьи голоса!

Неужели тебе непонятно:

там от века синей небеса.

Только там — за оградой церковной,

там — под сводами горней мечты

обиталище Воли Верховной!

Так войди же под своды и ты!

Обогни неслепую ограду,

отыщи неглухпе врата —