Остался жить у себя на Васильевском острове. Не-

вдалеке от Смоленского кладбища. Удивительно

стойкий, хоть и не оловянный солдатик, этот Боря

Тайгин, принявший отпущенные судьбой муки и ра-

дости с улыбкой ребенка, а не с ухмылкой закален-

ного в коммунальных битвах страстотерпца. Известно,

что зло в человеке — это болезнь, тогда как добро —

норма. Зло в себе необходимо лечить каждодневно,

ежесекундно. Но есть люди, к которым эта хворь

как бы не пристает. У них — иммунитет. Мне дума-

ется, что Боря Тайгин из этого ряда неподвержен-

ных. В старину их именовали блаженными. В наше

время тем же словом их не именуют, а обзывают.

Такие люди уникальны. Но — не единичны. Скажем,

в Москве — Юра Паркаев... Но о нем — в «мос-

квоской» книге. А сейчас о василеостровце Тайгине.

Вот уж кто всегда любил поэтическое слово, и не

только любил, но и любит, но и служит ему беско-

рыстно по сию пору, поклоняется и преклоняется, и

хоть сам пишет стихи — никто или почти никто про

это не знает. Пишет, как молится, по ночам. Во време-

на, когда молиться днем было небезопасно. И стихи

у Бори Тайгина есть красивые. Но все они — пота-

енные. Как невидимые миру слезы.

А ради стихов своих товарищей Боря Тайгин,

можно сказать, шел на костер, то есть — на извест-

ный риск быть взятым под стражу. Вообще-то Бори-

на подлинная фамилия — Павлинов, но ради поэти-

ческого слова не пожалел он, как говорится, своего

имени и после лагерной отбывки в глухих сибир-

ских лесах принял фамилию Тайгин, как бы совер-

шил поэтический постриг. А посадили его за то, что

делал самодельные граммофонные пластинки, было

такое выражение после войны — «музыка на реб-

рах», то есть на пленке рентгеновских снимков.

И еще за то, что... издавал стихи своих друзей тира-

жом в пять экземпляров — ровно столько, сколько

брала за «один присест» его старенькая, дореволю-

ционная пишмашинка «Ремингтон».

Отбыв четыре года в лагерях, Боря не сделался

хулиганом или вором, крикливым блатняжкой, он

как был поэтом, так им и остался. Еще до принятия

окончательной фамилии-сана Тайгин, то есть до от-

сидки, писал он стихи под псевдонимом Всево-

лод Бульварный, с непременным добавлением к

«сану» — «лирик-утопист». Должно быть, из про-

теста и самоутверждения. А первую книжечку своих

стихов назвал по-киплинговски решительно — «Ас-

фальтовые джунгли».

А в «бурной действительности» Борис Тайгин

продолжал водить по ночным улицам Ленинграда

грузовой трамвай, работая вагоновожатым.

Борис Тайгин издавал стихи своих сверстников,

и зачастую только его самиздатскими страницами

ограничивалась жизнь этих стихов. Почти все напи-

санное мной за годы, когда я не печатался совсем

или печатался не слишком часто, более тридцати ми-

ниатюрных сборничков — издания «Бе-Та». Но, по-

жалуй, самое замечательное произошло со сборни-

ком Николая Рубцова «Волны и скалы», тоже уви-

девшим свет в издательстве Тайгина и нигде более.

Рубцов представил книжку вместо рукописи, когда

поступал в Литературный институт, и многие, глядя

на обложку сборника, решили, что в руках абитури-

ента государственное издание — столь искусна была

имитация шрифтового набора на обложке. Об этом

тайгинском сборнике ранних стихов Н. Рубцова пи-

шут уже в официальных трудах, посвященных твор-

честву замечательного стихотворца, который не раз

бывал у меня на Пушкинской и даже посвятил та-

мошним дворам и квартирным трущобам одно из яр-

чайших своих (и редчайших) городских стихотворе-

ний, редчайших, потому что лирику Рубцова никак

нельзя назвать городской, хотя и сугубо деревен-

ской — тоже.

Трущобный двор, фигура на углу,

Мерещится, что это — Достоевский...

Нельзя сказать, чтобы Николай Рубцов в Ленин-

граде выглядел приезжим чужаком или душевным

сироткой. Внешне он держался независимо, чего не

скажешь о чувствах, скрывавшихся под вынужден-

ным умением постоять за себя на людях, умением,

приобретенным в детдомовских стенах послевоен-

ной вологодчины, в морских кубриках тралфлота и

военно-морской службы, а также в общаге у Киров-

ского завода, где он тогда работал шихтовщиком, то

есть имел дело с холодным, ржавым металлом, иду-

щим на переплавку. Коля Рубцов, внешне миниа-

тюрный, изящный, под грузчицкой робой имел уди-

вительно крепкое, мускулистое тело. Бывая навесе-

ле, то есть по пьяному делу, когда никого, кроме нас

двоих, в «дупле» не было, мы не раз схватывались с

ним бороться, и я, который был гораздо тяжелее

Николая, неоднократно летал в «партер». Рубцов не

любил заставать у меня кого-либо из ленинградских