было просто задуматься... лет этак на пятьдесят?
Лежа на продавленном диване и размышляя о том
же, только — без применения письменных принад-
лежностей и неизбежной писательской маеты?
В зеркало посмотришь — смотреть противно:
лицо расплылось, испортилось. Хоть не брейся. Не
по этой ли причине люди бороды отпускают? Чтобы
не видеть себя? Прежнего, ускользающего? И вообще
суета сует, только без начальных прелестей жизни:
без трепета первых любовных свиданий, без первой
пойманной рыбки в реке, первой земляничины ду-
шистой возле старого, сухого пня, без первой соло-
вьиной трели, пробудившей в тебе прекрасные чув-
ства, без первой военной бомбежки твоего детства,
да мало ли без чего, без каких неповторимых откры-
тий и событий земного присутствия предстоит тебе
жить отныне, теперь, когда все ясно, все понятно.
Как бы все. И как бы ясно. И чудеса — разве что в
кино или в приключенческих книгах, читать кото-
рые не то чтобы не хочется — нету сил.
Мрачноватый пассаж. Но — достаточно искренний.
Не можется жить, однако живешь. Спрашивается —
почему? Что прежде всего побуждает? А вот что:
любовь. Лица детей. И не только своих собствен-
ных. Это раз. Поиски Бога, в которые ты углубился,
будто в девственную тайгу, и далеко зашел. Это два.
И призывы твои в теологических дебрях небезответ-
ны, ибо отклик — в тебе же самом; и нельзя повер-
нуть обратно, не из-за потери ориентации, а потому
что, подобно бабочке, стремишься на свет из тьмы.
Что еще удерживает? Красота. Скажем, весенний
гулкий лес, полный надежд и ликующих звуков.
Или живое колыхание океана, морской волны —
именно так вздымается грудь дышащей планеты.
Что еще оставляет нас на жизненной тропе иллю-
зий в минуты отчаяния и невыносимой усталости,
что не дает сорваться в непроглядное, усыпляющее
окошко манящей трясины забытья? Что — помимо
страха? Лично меня — мания сочинительства (в от-
личие от мании величия), благословенный «миро-
творящий», словосозидательный кайф. Какое-ни-
будь внезапное сочетание слов, образующее поэти-
ческий смысл, насквозь пропитанное тем или иным
чувством — умилением, верой, раскаянием, любо-
вью опять же. Не воспоминания о таких мгновениях
возбуждают, не ностальгия по ним, а как раз пред-
чувствие оных!
Покуда живет в тебе предчувствие творца, созида-
ющего начала, все твои мечты о смерти несостоятель-
ны и отдают если и не кокетством, то наивностью.
Итак — сочинительство. То есть — служение магии
слова. В частности — магии рифмованного слова,
поклонение стиху. С чего началось — помню смут-
но, а вот когда и где — отчетливо. На заре туманной
юности, в деревне...
Внешне выглядело таким образом: возле жнлнн-
ской начальной школы, под двумя большими, «до-
родными» плакучими березами, в зарослях круши-
ны и орешника «произрастала» аккуратная рубле-
ная подсобная избушка.
Представляете, четыре года скитаний, трупный
смрад и пепел, сквозные и рваные раны, окоченев-
шие трупы повешенных, пустыри и пожарища, без-
домье и нары лагерно-барачного кромешного быта, и
вдруг — собственный уютный уголок. Причем не
комната, не квартира, а дом. Домик в два оконца.
Дощатый стол.
Вот так и получилось: сел за стол, посмотрел в окно,
по которому тихо слезился нежный, вкрадчивый лет-
ний дождь. И захотелось что-нибудь впервые сочинить.
Выпросил у отца дефицитную по тем временам
школьную тетрадочку, сел за стол, «окинул взгля-
дом кабинет» и... не сходя с места, начал «слагать»,
выдав к вечеру пяток «стихотворений», главным
свойством которых было разве что элементарное за-
нудство, этакий ритмический бубнеж, навеянный
однотомником И. С. Никитина, блатными «жалос-
тливыми» песнями поездных инвалидов. До сих пор
при воспоминании того изначального, исходного
«писчего» момента удивляюсь собственному бес-
страшию, с которым ринулся в беспросветный омут
стихописания. Знать бы, чем все это обернется, ка-
кие дивиденды приобретешь, каких радостей жиз-
ненных лишишься «на почве сочинительства», —
подумал бы хорошенько, прежде чем выводить пер-
вую строку приблизительно такого содержания:
Прилетели грачи. Отчего мне так больно?
Над погостом слепая торчит колокольня...
и т. д. — по открытке с саврасовских грачей, которые
прилетели.
Что еще толкнуло? И почему не в сторону ком-
мерции, изобретательства, воинской карьеры? Од-
ному Богу известно.
Настораживает и одновременно обнадеживает
другое, а именно — выбор темы: полуразрушенная,
испоганенная, изглоданная непогодами, безмолвная
и безглазая сельская церквушка со сшибленным
крестом, приспособленная под хранилище картош-
