Я посмотрел в окно – в тоске. Потом на бельевую веревку. Потом на улыбающуюся Робертину. Потом я заорал. Я орал истошно и жалко про то, как возвышенно я к ней отношусь, как мне не нравится, что от нее пахнет копченой селедкой, как меня ранит, что она не закрывает дверь в туалет и не подмывает задницу, что я не могу слышать ее матерных разговоров, что мне невыносимо думать о ее ночлеге у Валентина Семеновича.
Господи, какие же это были мучительные, кривые дни. А я был счастлив, потому что любил! Я страдал, но я был счастлив.
– Арсик, может быть, ты хочешь поласкаться? – догадалась Робертина.
Мы пошли к постели, которая еще хранила Маринино тепло. Я разделся, лег и обнял. Она пыталась отвечать на мои касания, но, не выдержав, повернулась к краю – ее стошнило.
– Вот ведь, что я тама пила, – сказала она с досадой.
Я встал, оделся. Собрал тряпкой содержимое Робертины, проветрил кислый запах. Потом я оставил на столе ключ, двадцать тысяч и записку, а сам отправился в институт им. Серова на лекцию профессора Грацинской, египтолога. Вечером я должен был заниматься с Бьёрном Эмануэльссеном русским языком. Так что день был занят, и с крошкой я увидеться не имел возможности. Да и не хотелось, в общем-то.
«Пора расставаться, – думал я, – мезальянсы обречены. Пора расставаться» . Вернувшись ввечеру домой, я обнаружил, что в доме вымыты полы, посуда, убрана кровать (подушки стояли на провинциальный манер – туго натянутые, с подоткнутыми уголками). На столе лежало опрометчивое письмо:
Письмо Робертины от 2 декабря 1995
Здравствуй милой мой Арсик!
Пишит тебе твоя любимоя Лерочка. Как твае здоровье как протекают твои дела по учебе и преподаванию табою. Думою лично я что у тебя и втом и другом и в третьям у тебя дела обстоят лучша некуда и таг держать понял Котяра.
Но а теперь о самом главном. Арсик я тебя очень Люблю, Люблю, Люблю, и буду тебя любить до самых своих последних дней и поверь мне дорогой мой Арсик так оно и будет. Арсик мой любименький харошенький ты проста представить себе неможеш как ты для меня значеш. Ты для меня не тока человек ты для меня как любимой, как брат, как атец, как друг. Ты для меня самое дорогое что есть на этом свети. Ипаверь мне эта не проста слова а реальность. И я хачю вереть тебе что ты тожа таковоже мнения а больше я нехачю в этам совниваца не щюточки. Я верю в тебя Арсик я хочю перед тобою извеница за мае поведения тоесть за пьянку и зонее мы даже не смогли по наслождаца друг з другом прости меня больше этого неповтарица эти пьянки мойи. Мой любименьки Арсик я хачю тебе сказать если Госпоть Бох к нам повернулся и па дорил нам это сщастья. То давай не будем нашом сщастьем бросаца на право и налева а будем дорожить этим счастьем и держать его всеми руками что есть наши стабою силы. И думою нам в этом некто несможет по мешать в этом. Потаму что мы любим друг друга. Любовь это привыше всего что есть у человека. Мой миленький Арсик я хочю тебя по благодарить за все что ты для меня зделол и делоишь большое тебе даже огромное спасиба. Арсик знаешь наша стобой разлука меня проста сводит сума знаешь я хачю тебе скозать когда мы встречаемся для меня наступает пора цветения а когда растоемся на несколько дней для меня наступает пора завялости как у цветка. Ну нечего у нас все харашо а это главноя. Арсик мнебо хотелося чтоба ты все эти пять дней думол обомне и скучал па мне потомучто я все эти дни буду скучать и думоть о тебе. Знаешь я строела планы стабой как мы поедим летом к тебе в деревню что мы стабою правдем чюдные летние дни которые нам и неснилися. А патом мы стабою 5 октября отметим нашу стабою годовщину. Арсик а самое главное я хочю стабою встретить новый год я хочю чтоба следуещий год был толька наш стабою а новогодния ночь подорилоба нам еще больше друг другу тепла, ласки, ну и самое главное еще больше любви. Да Арсик я небаюся этого слова потомучта я люблю тебя люблю и буду любить тебя доконца своих дней и пожалуйста неподумой что я в этом деле оговарилася. это нетак. Арсик я думою что ты тожа таковожа мнения обомне. Арсик очень тебя прошу отнесися к моему песьму с большим пониманеем и любовью знай что здеся написона все эта чистоя правда в этом ты не совнивайся.
Ну вот письмо свае я заканчиваю милион раз тебя целую а тагжа обнимаю нескучай ва вторник снова встретемся. Досвидания Лера.
(Автор продолжает) «Она любит меня, вот так чудо! – думал я, покрывая листок слезами и поцелуями, – о что за дивное блаженство любить и знать, что ты любим. Пери моего сердца, – взывал я к ее образу, – я люблю тебя и буду тебе верен – навсегда! Навсегда!»
И ведь был искренен.
XIII
«Ах, Манон, – произнес я, печально смотря на нее, – не ожидал я той черной измены, какой отплатили вы за мою любовь. Вам легко было обмануть сердце, коего вы были полной властительницей, обмануть человека, полагавшего все счастье в служении вам. Скажите мне, найдете ли вы другое сердце, столь же нежное, столь же преданное вам?» Аббат Прево.
Злополучная судьба не сулила конца моим скорбям. Я признавал, что предмет моего влечения может сделать меня только преступным и несчастным и, тем не менее, стремился быть преступным и несчастным. Поистине, это противоречие в мыслях и поступках не делало чести моему разуму. После случившегося, я не только не порвал с Робертиной, но, напротив того, привязался к ней с удвоенной силой. Надо признать, что, под влиянием моего выговора она стала более осторожной, стремясь оберечь прочность моей семьи. Благополучие брака с Мариной обещало нашему преступному союзу немалые выгоды. Из тех денег, что зарабатывала в поте лица своего дражайшая супруга, я производил Робертине маленький пансион, обеспечивавший ей довольно убогое – но все же существование. Она, вопреки моему желанию, отчитывалась во всех тратах, заполняя каллиграфическим почерком полосатые бланки счетов, выкраденные в конторе Кабакова. Из мелких денег, которые ей удавалось сэкономить, она делала мне подарки – совершенно бесполезные, они утешали меня, так как являлись залогом ее привязанности. При встречах со мной Робертина была нежна и сердечна, радость ее и ласки казались проникнутыми искренним чувством, согласовавшимся с их внешней видимостью. Разлука со мной, казалось, приводила ее в величайшее удручение; напротив того, встречи – что читалось в прекрасных ее глазах – дарили мне мгновения сладчайшей радости, в природе которой невозможно было усомниться. Она была влюблена в меня – влюблена, как можно предполагать, впервые в жизни. Ах, если бы любовь всегда шла об руку с добродетелью! Увы! – отчаяние и одиночество – вот удел постоянства и верности.
Я заболел мандавошками.
Не буду утомлять Тебя столь же печальными, сколь и отталкивающими подробностями, которые обязательны в разговоре с врачом и от которых я считаю первейшей заботой оберечь любящее око друга. Умолчу я и о том ужасе, который сковал мои члены, едва я обнаружил первую гниду. Сведения о паразитах я почерпнул на уроках зоологии в шестом классе. Было мне памятно и многажды увеличенное изображение вши на наглядном пособии – исполненная ног и отростков, бесконечно уродливая, она – причина смерти Суллы и Филиппа II – казалась мне воплощенным пороком, символом нечистоплотности физической и моральной. Отталкивающий ее внешний вид вытеснил в подростковом сознании образы червя и аллигатора – мерзейших существ, созданных Природой в приступе раздражительности. Мысль о том, что юное мое тело, словно выросший на солнцепеке гриб, точимо означенным существом, переполняло мою душу нестерпимым страданием. Не находил я себе успокоения и тогда, когда начинал предаваться размышлениям о будущности уз, связующих меня с Мариной. Определенно, в ближайшее время мой позор должен был стать достоянием общественной гласности – мысленным взором я встречался со взглядом моей супруги – некогда любящие глаза ее, они уже казались мне полными гнева и презрения. Грядущая очевидность моей болезни готовила утрату друзей и порицание света. Также, несомненно, моя супруга, как я небезосновательно предполагал, больная той же болезнью, откроет наконец мою порочную связь. Я предугадывал, что останусь сир и нищ, дабы восчувствовать тщету благ, кои опьянили меня столь безумно!
