Передача документов также была надежно защищена. Мы заботились о том, чтобы взрывоопасные документы проходили через множество обходных путей, кодировок, методов анонимизации, чтобы к ним добавлялось максимум шума, так что проследить обратный путь было абсолютно нереально. Мы и сами не смогли бы связаться с нашими источниками, даже если бы возникла срочная необходимость. Отправитель не оставлял ни малейшего следа в Сети, ни отпечатка своего мизинца, ни кусочка своих данных.

Так что информаторы могли не бояться судебных исков. А мы – наоборот, нам было бы только на руку, если бы сайентологи подали на нас в суд. Своей жалобой секта ничего не достигла бы, зато привлекла бы больше интереса к сенсационным документам. Как в случае «Юлиуса Бэра». Почти ежемесячно в каждом крупном городе проходила демонстрация против сайентологии. Однажды «Анонимы» подняли транспарант: «Судитесь же с WikiLeaks, суки!»

Меня поразил культ, сложившийся вокруг личности Рона Хаббарда, основателя сайентологии. У нас имелись старые аудиозаписи выступлений этого бывшего писателя-фантаста в университетах. Он спокойно заявляет слушателям, что ему от роду много миллионов лет и он путешествует по вселенной с планеты на планету, чтобы следить за порядком. Вначале люди смеются, но под конец создается впечатление, будто между докладчиком и аудиторией складываются почти дружелюбные отношения. Хаббард обладал незаурядным талантом рассказчика, он подсмеивался над собой и одновременно вполне серьезно выдавал людям абсолютно сумасбродные идеи.

В ту пору мы с Джулианом часто шутили, как полезно было бы и нам с ним организовать религиозный культ. Это решило бы многие наши проблемы. Например, когда мало людей читают наши документы, мы посылали бы в дело команду типа «Свидетелей Иеговы». Они звонили бы людям в двери и зачитывали наши разоблачения: «Смотрите! Вам знаком этот абзац? Это про ваше местное водоснабжение – здесь миллионная коррупция!»

С обработкой сайентологических утечек нам серьезно помогли ребята из «Анонимов». Они так готовили информацию, что читатель легко ориентировался в потоке документов. И все это они делали добровольно.

Нам очень пригодилась бы такая помощь и для других проектов. Но нелегко увлечь своей идеей посторонних людей, а мы понимали, что уже скоро сами не справимся со всей работой. В чате регулярно появлялись новые люди, предлагая помощь. Но как мы могли знать, кто они и разделяют ли они наши идеалы? Могли ли мы быть уверены, что они не разболтают конфиденциальные сведения?

Религиозный культ и правда облегчил бы нам жизнь. Сайентологи были всецело преданы организации, несмотря на ужасные условия быта и труда. У многих секта отобрала буквально все. Когда деньги кончались, люди отдавали секте дома и страховки. Если отдавать было нечего – работали на организацию, получая взамен деньги на карманные расходы и совсем коротенькие отпуска.

Сейчас я задаю себе вопрос, уж не превратился ли WL в последние месяцы моей работы в религиозный культ. Или как минимум в такую систему, где внутренняя критика невозможна. Все проколы и неудачи имели лишь внешнюю причину, а гуру оставался неприкасаем. Угроза снаружи сплачивала команду. Кто слишком много критиковал, заслуживал штрафа, ему грозили коммуникационной блокадой и так далее. И каждый сотрудник знал ровно столько, сколько было нужно для выполнения его конкретных задач.

Одно можно сказать наверняка: Джулиан отлично понял феномен культа, с которым познакомился по сайентологическим документам.

Культовость и конспиративность, юридические уловки и хитрости маркетинга – мы учились именно у тех, с кем боролись. Позднее Джулиан даже хотел воспользоваться в наших финансовых операциях маскировочными тактиками швейцарского банка. Вокруг нашей организации мы напускали туман и держали нашу команду в полнейшей тайне – почти как сайентологи. В Швейцарии, в той самой стране, которую мы безжалостно критиковали за дурной закон о банках и за трусливую политику, Джулиан будет просить политического убежища в конце 2010 года, скрываясь от шведского уголовного преследования. Джулиан частично перенял военный сленг, например, о нашем технике он спрашивал, не отправился ли тот в самоволку, употребляя аббревиатуру AWOL (Absent Without Official Leave, то есть «отсутствует без официального разрешения»). А когда мы удаляли из документов по войне в Афганистане имена информаторов из американской армии, то называли это «минимизацией ущерба».

Вскоре мы стали осваивать следующую область – прессу. У СМИ мы учились, как манипулировать общественным мнением.

У нас уже был начальный опыт общения с газетами и радиостанциями, и не только хороший. Мы сделали для себя важный вывод, что в критической ситуации надо отвлекать внимание, вместо того чтобы тратить силы на доказательное опровержение своих слабостей и ошибок. Это слишком трудоемко. Вначале я подробно объяснялся после каждой нашей мелкой оплошности. Но публика быстро забывала. Так что гораздо проще было отмалчиваться и пережидать. А когда появлялись свежие новости, интересовавшие журналистов, то о прошлых ляпах никто уже и не спрашивал.

Журналист из «Тагесцайтунг» как-то поднял вопрос, действительно ли так надежны наши шведские серверы и наша опора на шведское законодательство, выдержат ли они первую проверку на прочность. Все-таки именно это – основа той безопасности, которую мы обещаем нашим источникам. И правда, существовала некая формальная дыра, потенциально грозившая проблемами. Журналист был не единственным, кто отмечал серьезные неполадки в нашей якобы надежной конструкции.

Когда я заговорил об этом с Джулианом, тот резко отмел упреки: «Автор плохо информирован». Чуть позже он написал в «Твиттере»: «Недавняя статья о правовых аспектах защиты информаторов неверна». Проблема таким образом была ликвидирована.

Эта стратегия работала, надо было изображать все максимально сложно, и ты казался неприступным. Я старался рассказывать журналистам о технических деталях по возможности запутанно. Не всем хотелось показывать, как мало они понимают, так что в конце концов люди сдавались. Этим принципом пользуются и терроризм, и бюрократия: они неуязвимы, потому что их противник не понимает, с какой стороны к ним подступиться. Так же устроены, например, и взаимоотношения индустрии с потребителем: если потребитель хочет жаловаться, но не находит ответственное контактное лицо, то глотает свою обиду.

Мы выработали установку: не важно, как реально обстоит дело, но важно, как мы представим его публике. Трудности становятся очевидны, только когда начинаешь с ними разбираться или публично о них заявляешь. Теперь, задним числом, я удивляюсь, насколько долго Джулиан умудрялся игнорировать проблемы.

С течением времени мы выяснили, с какими журналистами надо работать, чтобы привлечь к нашим разоблачениям наибольшее внимание. Мы предпочитали газеты и передачи, которые обращались к широкой и разнообразной публике, потому что читателей более серьезных изданий нам ни в чем не надо было убеждать.

Однако сотрудничество с крупными СМИ протекало не всегда гладко. В конце 2009 года мы опубликовали около 10 тысяч страниц из тайных договоров вокруг фирмы «Толл Коллект». Это было совместное предприятие «Даймлер», «Дойче Телеком» и французской автодорожной фирмы «Кофирут» для сбора новой дорожной пошлины в Германии. В договорах немецкое правительство обещало этим фирмам совершенно иллюзорные 19 % дохода, речь шла о миллиарде евро. Достичь этой суммы было нереально, и в конечном итоге крайними стали бы налогоплательщики. Стороны договора предпочли не предавать документы огласке.

Мы решили для начала предоставить материал двум журналистам, чтобы они его оценили и подготовили. Язык договоров был невероятно сложен, а мы по опыту знали, что непростые темы должны разъясняться через СМИ. Мы можем вывесить документы сенсационного содержания, но от них не будет толка, пока СМИ не адаптируют их для восприятия публики. Мы нашли двух партнеров: журналиста Детлефа Борхерса, специалиста по информационным технологиям, который уже не раз писал про «Толл Коллект» для издательства компьютерной литературы «Хайзе», и Ханса-Мартина Тиллака, известного репортера из журнала «Штерн».