Человеколюбие? Ни разу. И уж тем более ни разу не американолюбие. Честно — плевать мне сколько ещё американцев подохнет в Ираке. Если у меня есть гражданство Штатов, я много лет живу в Штатах и даже служу империалистической военщине, это вовсе не означает, что я люблю эту страну. Просто так сложилось.

Пока я вижу скупые строчки о статистике потерь — цифры и фамилии остаются для меня просто цифрами и фамилиями. Абстрактными наборами символов — людей за ними лично для меня нет. Никакие это для меня не свои.

Но когда кто-то сидит рядом с тобой в одном окопе — это уже свой. А русские своих на войне не бросают, как говаривали современные классики.

Парадокс. Голливуд регулярно радует своими ура-патриотическими высерами о спасении одного-единственного пилота силами авианосного соединения, но в реальности на беднягу скорее всего начхают и забудут. Почему? Потому что с точки зрения большинства американцев это нерационально — рисковать десятками и сотнями жизней, чтобы спасти одного человека. Возможно, уже мёртвого. Рисковать живыми ради мёртвого? Безумие!

Законы социальной математики в действии. Законы западного общества в действии. Но мне они претят. Юрай вот — хорват, а за годы в Штатах уже насквозь американизировался. Своим стал, американцем. А я вот так и не сподобился…

Что ты здесь делаешь, Саня? Какого чёрта тут забыл? Тебе некуда возвращаться в Россию, но разве тебя держит что-то в Штатах? Что-то, кроме страха изменить устоявшуюся жизнь? Брось, тебе же не впервой ломать себя и свою жизнь об колено…

— Не дрейфь, парень, — произнёс я в микрофон. — Продержитесь ещё минут пятнадцать — выдвигаемся к вам.

Наёмники смотрели на меня, как минимум осуждающе — как родители на ребёнка, который с улыбкой сунул им под нос королевскую кобру. Но всё-таки молчали, а не материли меня в четыре голоса. Наёмники наёмниками, а субординация субординацией.

— Так надо, — веско произнёс я.

В ответ послышалось недовольное бурчание, но прямо никто мне не возразил. Сказал надо — значит, действительно надо. Или ты ни хрена не командир.

10

Это был самолёт.

Такая огромная пузатая туша, предназначенная для перевозки человеков и прочих грузов по воздуху. Может, «боинг», а, может — «аэробус». Как-то я не особо разбираюсь в гражданских самолётах, особенно нерусского происхождения.

Летающий левиафан бессильно лежал на песке, зарывшись носом в высокий бархан и раскидав вокруг собственные внутренности. Хвост был отломлен и торчал из песка почти вертикально, подобно чудному памятнику. Вдалеке торчал — похоже, что самолёт всё-таки не упал, а жёстко сел на брюхо. Поэтому нигде не видно следов пожаров, а обломки относительно целы и невредимы.

Чуть поодаль виднелась развороченная оторванная турбина, а ещё дальше — метра в ста пятидесяти впереди, лежала и сама железная птичка. Носом в нашу сторону, правого крыла не видно, левое погнуто, но относительно цело. Разве что как раз турбины и не хватает. Брюхо вспорото, как у подготавливаемой к обеду рыбины — повсюду разбросаны кресла, куски обшивки и чемоданы. Чёрт, мне уже кажется, что эти проклятые чемоданы растут тут сами по себе, как пальмы!

В воздухе не стихал звук перестрелки, ведь кроме всего прочего вокруг самолёта вертелось с десяток «танго». И что самое паршивое — нам нужен был этот самолёт, потому как именно в нём и сидели патрульные.

Одно радовало — повстанцы нас пока что не заметили, и поэтому мы имели сомнительное удовольствие лицезреть их спины.

Двое около торчащего из песка куска обшивки. Дальше — ещё двое около вырванного с мясом ряда сидений. Ещё дальше — трое около груды чемоданов. «Танго» на крыле — поливает огнём одну из аварийных дверей. Возможно, есть ещё враги.

— Си Джей, Кирк — вам пара клоунов у того стального листа. Юрай со мной — уберём парочку около сидений. Дойл — прикрываешь. Вопросы? Тогда начали.

Лёгкий ветер поднял в воздух немного песка — эдакий пустынный вариант позёмки. Это нам на руку — меньше вероятности, что «танго» засекут какую-ту дрянь у себя в тылу раньше времени.

Вместе с Блазковичем короткими перебежками, поочерёдно прикрывая друг друга, выдвинулись вперёд. Укрылись за торчащей из земли искорёженной турбиной.

Ветер крепчает — надо надвинуть очки на глаза, чтобы в них не попал песок. Выбить или повредить — это вряд ли, но прицел может и сбиться.

Припал на правое колено, высовываясь из-за фюзеляжа и беря на прицел ближнего к себе врага.

— Начали.

Хлопок одиночного выстрела «эмки» оказался почти неразличим на фоне азартно садящих из своих винтовок «танго».

Грязноватый выцветший пустынный камуфляж на спине противника разлетелся ошмётками ткани и крови, и «танго» рухнул лицом вниз, выпуская из рук автомат. Почти одновременно на землю повалились ещё трое его приятелей.

Юрай перебежал к освободившемуся куску фюзеляжа, а я, пригибаясь, рванул в сторону сидений. Плюхнулся на горячий песок, приникнув спиной к рваному креслу. Быстро выглянул — оставшаяся троица и деятель на крыле пока что ничего не поняли. Прекрасно.

Рядом хрипел «танго», которого пуля Блазковича хоть и тяжело ранила, но не убила. Добить? Да сам подохнет.

— Си Джей — тот, что на крыле.

— Принял.

Я не видел снайпера, но знал, что сейчас он наводит перекрестье прицела на противника, задерживает дыхание, выбирает свободный ход спускового крючка и на выдохе…

Выстрел! «Танго» с воплем валится с высоты второго этажа головой вниз. И почти одновременно я высовываюсь из-за своего укрытия и срезаю очередью двоих из трёх оставшихся противников. Хорошо всё-таки, что у нас в батальоне не стандартные «эмки», а модификация для морпехов, из которой можно садить непрерывной очередью Иногда очень полезная и необходимая штука.

Третьего свалил кто-то из моих — то ли Кирк, то ли Юрай, не знаю, да и неважно это. Дойл в этом коротком бою не поучаствовал — его пулемёт пусть подождёт до более серьёзных дел, а расстрелять десяток оборванцев в открытом бою со спины — невелика премудрость.

Перебежка. Ещё. Ещё. Внутри салона слышна перестрелка — значит, Альфа всё ещё ведёт бой. На пару мгновений нас накрывает исполинская тень от громадного крыла, рядом торчат из песка смятые чудовищным ударом колёса шасси.

Пролом в брюхе самолёта через который видно здоровый захламленный отсек — похоже, что это когда-то был грузовой трюм. Потолок проломлен, создавая что-то вроде крутого пандуса для подъёма в основной салон. Искать другой вход? Нет времени!

Рванул вперёд. Да, знаю — неправильно. Командир в современном бою не должен нестись вперёд на белом коне с шашкой наголо. Но что поделать, если из всего отряда, не считая Дойла, я лучше всех приспособлен для штурма? Много силы и много дури — самые важные параметры штурмовика.

Прямо мне навстречу выныривают два боевика. Очередь на уровне живота перечёркивает их и отбрасывает назад — вскинуть оружие или тем паче выстрелить они просто не успевают. Поворот назад — не хочу маячить открытой спиной в мёртвом секторе обзора.

Вовремя.

Тонкая переборка, в ней два прохода. В одном из них как раз появляется ещё один «танго». Две пули крошат хрупкую переборку, но боевик успевает метнуться влево и укрыться за рядом сидений. «Эмка» глохнет — закончились патроны. Левой рукой забрасываю карабин за спину, а правой выхватываю пистолет, одновременно прыгая вперёд.

Врезаюсь плечом в спинку кресла, моментально ломая его. Враг высовывается и выпускает очередь из автомата, но не туда, где я сейчас, а где был мгновение назад. Три пули сорок пятого калибра отбрасывают его к переборке. Ещё один противник возникает в проходе — два выстрела в его сторону.

Перекатываюсь влево, круша сиденья. Сто с лишним килограммов живого наёмничьего веса оказываются сильнее обстановки салона пассажирского самолёта.

Перемахиваю через ещё один ряд и приземляюсь рядом с трупом боевика. Сменить магазин? А если ещё одна падла на горизонте? Выход есть — трофеи!