Взбегаю по склону, запрыгиваю на крышу кабины, перескакиваю на капот первой машины. Пробежка, перепрыгиваю на крышу следующей, затем третьей… Спрыгиваю вниз, перекатываюсь по песку и оказываюсь с фланга для скорчившихся за куском бетонного бордюра трёх врагов. Одной очередью срезаю всех.
— За мной!
Забегаю внутрь контейнера.
Твою мать. Твою. Мать. Как ты вляпался в это дерьмо, Саня? Какого чёрта ты тут делаешь? Вали отсюда и как можно скорее!..
Задние дверцы контейнера приоткрыты — сквозь щель внутрь падает полоса света, внутри которой кружится поднятая пыль. Одна дверца искорёжена и похоже заклинена намертво, а вот вторая вроде бы…
Свет заслоняет чья-то тень.
Резко пинаю дверцу, и стоящего за ней боевика отбрасывает в сторону. Рывок вперёд, «танго» пытается встать и тянется к выроненной «эмке»…
Я впечатал подошву ботинка в грудь боевика, а затем снёс пулей ему полчерепа. Отбежал в сторону, присев за словно бы расплющенным кулаком какого-то неведомого великана разбитым джипом. Огляделся по сторонам… Вроде бы всё чисто.
Спустя пару секунд из контейнера показались и остальные взмыленные наёмники.
В темпе пробежали метров двести и укрылись внутри очередного брошенного туристического автобуса.
Уфф…
Я наконец-то перевёл дыхание после этого неожиданного забега.
— Вроде бы оторвались… — выдохнул Кирк, приседая около выбитого окна и осторожно выглядывая наружу. Передёрнул затвор подствольного дробовика, что выплюнул на землю алую гильзу.
— Уверен? — спросил Дойл. — Кто это вообще был?
— Ясно же, как божий день — мирные жители, — хмыкнул Си Джей, отсоединяя магазин и дозаряжая его извлеченными из кармана патронами, которые обычно рассовывал куда только можно и даже, куда нельзя. — Или беженцы.
— Очень смешно, — мрачно ответил Юрай.
— Что-то это уже ни хрена не похоже на спасательную операцию, — мрачно пробурчал Дойл.
— Да уж… — я вытер вспотевшую шею. — Хорошего мало. Теперь надо идти тихо-тихо, чтобы ещё раз так не нарваться.
— Ага. А то ещё пара таких блестящих огневых контактов, и придётся винтовки использовать как дубины.
Эх, знал я, что тут задница, но не думал, что таких масштабов… Какая сволочь описывала просто попавший под удар стихии город? Ну, ладно отсутствие власти, ладно банды мародёров и дезертиров. Но тут, похоже, ситуация мало чем отличается от того же Ирака…
Гражданская война, то есть. Городская герилья во всей красе.
Дрянь. Дрянная дрянь. Дать в эфир сигнал о том, что операцию провести невозможно? Ага, как же. Для Штаба это примерно равнозначно словам «контракт аннулирован по нашей вине, хотим выплатить неустойку». Издержки наёмничества — эта операция уже наверняка оплачена, сопровождена попилами и откатами, а в случае провала крайними будем мы.
Нет, ну правда — сюда надо не одной секцией, а целой дивизией идти. При поддержке авиации и флота.
Только ведь и связаться, вероятнее всего, не выйдет. Двадцать первый век, наисовременнейшая техника, самая лучшая экипировка… А рации в Ираке работают только на коротких и ультракоротких волнах. Невероятно? Но факт. Хрен знает почему — говорят, что это федералы что-то намудрили. Может, и так, конечно… Ведь когда мы в заварухе около Эм-Наджафа участвовали, федералы действительно импульсными бомбами баловались… Уроды. Тогда у нас и ноктовизоры, и прицелы погорели намертво. И что самое досадное — мои часы электронные, я их три года таскал без единого нарекания, а тут спалили на раз. Так что хрен нам, видимо, а не экстренная эвакуация — даже и пробовать не стоит, лучше заряд батарей сэкономить. И ждать положенные на операцию семь дней, пока за нами не вернутся те отморозки на «чинуке»…
Ладно, проехали. Не о том сейчас надо думать… О чём? Ну, например, как выйти на связь со «штурмовыми стражами». С пехотным полком в этой дыре всяко веселее, чем в одиночку. Но кодов и шифров у нас нет. Если заявиться к какому-нибудь посту федералов — нас, скорее всего, выслушают. Возможно даже помогут. А если просто в эфир выйти — ни за что не поверят. И весь сленг и американский акцент тут побоку — среди «танго» тоже всяких деятелей хватало. Многие даже в Штатах учились или в армии служили до того, как к бородачам податься. Вышлют вместо контактной группы десяток шестидюймовых фугасов по запеленгованному сигналу, и всё…
Где-то неподалёку послышались звуки яростной перестрелки.
— Надо уходить, — принял я решение. — Продвинемся дальше на восток — к следующему чек-пойнту. Юрай, где он там?
— Ещё через тысячу… Подожди-ка, сержант… — наёмник придержал пальцем закреплённый на голове наушник рации. — Кажется… Кажется я принял сигнал бедствия.
Мы дружно потянулись к рациям, настраиваю их на другую частоту, потому как сигнал шёл не на стандартом диапазоне радиосвязи.
— «Штаб, это патруль Альфа! Мы атакованы! — послышался чей-то голос на фоне звуков перестрелки и взрывов. — Повторяю — мы окружены дикими! Нужна помощь!»
Прогремел особо мощный взрыв, послышался чей-то крик.
— «Чёрт!.. Капитан Уоррен ранен! Нужна помощь! Ах, ты…»
Трансляция оборвалась.
— Азимут? — уточнил я.
— Примерно на четыре часа. Через полтысячи ярдов.
Далековато. И совсем не в той стороне, что нам нужна.
— З-зараза…
Все смотрели на меня. Пристально и выжидающе.
Я знаю, чего они ждали — приказа не обращать внимания на сигнал бедствия.
Вообще-то это очень разумный и правильный приказ. Мы не спасательный отряд — нас в случае чего самих спасать нужно. Да и за кого рисковать шкурами — за каких-то федералов? Больно надо. За кого-то из своего подразделения — даже не роты, хотя бы на уровне взвода — ещё куда ни шло. А тут…
— Мэйдэй! Мэйдэй! Это патруль Альфа! — донеслось сквозь грохот перестрелки. — Нам срочно нужно подкрепление! Кто-нибудь нас слышит? Кто-нибудь!..
Но ещё я привык доверять своей интуиции. Не гадать, что именно мне нужно сделать, а так, как первым приходит в голову. Это глупо и опасно? Возможно. Вот только то, что часто называют интуицией — это лишь то, что человеческий мозг не может воспринять в полной мере. Вы что-то видите, что-то слышите, что-то ощущаете, но порог чувствительности серых клеточек у вас в голове слишком низок. Обычным диктофоном не записать ультразвук, но ведь это не означает, что его нет в природе, верно?
Так и с предчувствиями. Для обычного солдата озвучить вслух такое — нечто сродни расписаться в собственном идиотизме или трусости, спрятанной за попыткой не идти в бой. А вот для всяких разведчиков и прочих спецвойск предчувствия действительно имеют значения.
Это пункт один, если что.
— Альфа, это сержант Александер, — произнёс я в микрофон рации, моментально заработав чуть ли не испепеляющие взгляды своего отряда. — Сколько вас, какова обстановка и ситуация в целом. Сколько противников.
— Чёрт… Слава Богу… Сержант, нас… Нас тут пятеро… Четверо. Капитан Уоррен… убит. Мы ранены, но легко — просто царапины. Патронов мало. Противника — до двух десятков. Прижали нас. Долго не продержимся!
Голос был молодой, его хозяин явно был намного младше меня, а я и сам стариком не был. Но средний возраст американских солдат в Ираке сейчас значительно понизился — раньше это были мои ровесники лет по двадцать пять-тридцать, а сейчас — двадцатилетние пацаны.
Прямо как во Вьетнаме, да.
Почему так? На самом деле это очень простой вопрос.
Всё дело в том, что война — это жестокая игра для молодых. Молодёжь более податлива, и ей легче управлять. Они уже достаточно взрослые, чтобы держать винтовку и нести на себе полную выкладку, но в то же время достаточно молоды, чтобы купиться на нужные сказки. Например, о своей неуязвимости и о том, что в дерьмо всегда вляпается кто-то другой.
И, к сожалению (увы, увы мне в наш прогрессивный век!), я просто не мог закрыть глаза и уши, когда рядом кто-то просит о помощи. Тот, кому я могу помочь, что важно. Миллионы детей умирают от голода в Африке? Моя совесть спит спокойно, пока они там далеко, а не здесь рядом. Однако, когда кто-то просит о помощи совсем рядом…
