— Вот что, товарищ Белов. Не сердись на меня, пожалуйста, но все же перепиши-ка мне эту штуку на другой лад. Я не сомневаюсь в абсолютном соответствия этих цифр с действительностью. Но ты какой-то чудак, честное слово, вроде Алеши или этого самого Лягутта. Предположим, я подпишу эту бумагу, наш сархенто помчит ее на «харлее» и вручит Клеберу. Начальник штаба сектора перенесет твои данные в свою цидулку и отправит в штаб Центрального фронта. Что же будет дальше? Эффективы Двенадцатой после лобовой атаки на Паласете сократились почти на четверть. Завтра эти сведения узнают в интендантстве, и послезавтра все виды довольствия бригады будут сокращены на столько же, а еще на сутки позже Никита получит соответственно меньше хлеба, мяса, бобов, сахару, вина, сигарет и всего прочего, а Севилю срежут боепитание. Ты скажешь: прекрасно, так и должно быть, мы люди честные. Но что же получится? Мы с тобой не сегодня-завтра ждем первое подкрепление в пятьсот человек. Предположим, оно явится послезавтра. Ты сможешь включить их в эффективы лишь послезавтра утром. Тогда питание на них поступит на четвертый день. Чем же ты собираешься трое суток кормить их? И как ты в бой пошлешь и по скольку патронов прикажешь выдать на брата? Помню, когда я был военным комендантом в Балаклаве, моя хозяйка там постоянно пела! «Что нам думать о завтрашнем дне?» Так вот, думай, пожалуйста, о завтрашнем дне.
Уже в первый же вечер после отъезда Лукача на рекогносцировку к сторожке, не зажигая фар, подъехала большая черная машина, почти сливающаяся с наступившей ночью. Из нее легко выскочил крепкий человек тоже в черной кожаной куртке, различимый во мраке только благодаря седеющему чубу, выбивающемуся из-под фуражки. Он взволнованно спросил по-русски у часового, здесь ли находится товарищ Белов. Ничего не поняв, Фернандо условным стуком в стекло вызвал Алешу.
— Вы по-русски говорите? — торопливо спросил приезжий.— Да? Тогда скажите, где мне искать товарища Белова? Командующий сектором подсказал мне, что его где-то здесь, у моста, можно найти.
Бдительный Алеша вежливо попросил незнакомца предъявить документ и, повернув его к свету, падающему из окна, увидел испанский пропуск, выданный инспектору пехоты Одиннадцатой бригады коронелю Петрову. Козырнув кулаком, Алеша открыл и придержал дверь в сторожку. Петров быстро переступил высокий порог, толкнул вторую дверь направо и бросился к устало горбившемуся за столом Белову. Тот повернул голову, на секунду застыл, но тут же вскочил и кинулся к вошедшему. Обняв друг друга, они с минуту простояли неподвижно, потом разжали руки, словно не веря глазам, посмотрели один на другого и снова обнялись.
— Алеша, я думаю будить Лягутта незачем, но, может быть, ты бы согласился сварить нам по чашечке кофе,— в сослагательном наклонении и даже несколько заискивающе произнес Белов.— Товарищ Петров — мой старый и верный друг. Мы и сюда ехали вместе, только в Альбасете нас, так сказать, развели...
— Постой, постой, молодой человек,— вмешался Петров.— Ты лучше сходи к машине и скажи шоферу, его имя Милош, чтоб он поскорее тащил сюда мою торбу. В ней кое-чего и к кофе найдется, да и сварит его Милош лучше тебя. Ты кто?
Алеша не понял. Помог Белов:
— Русский он, представь. Из Парижа.
— Видишь, русский да еще из Парижа,— подхватил Петров.— А мой Милош из Сараева. Почти турок. Его кофе лучше константинопольского.
Милош, оказавшийся великаном, с очень красивым румяным юношеским лицом и огромными ручищами, на одной из которых не хватало большого пальца, снял со спиртовки котелок огнедышащего кофе и водрузил его рядом с накромсанными тесаком ломтями хлеба и кусищами колбасы. После этого он удалился стеречь машину, причем, выходя, словно охотничье ружье, опять закинул за спину ручной пулемет неизвестной Алеше системы.
Счастливые друзья пригласили и его к столу. Выпили по чашке кофе, закусывая, как водку, колбасой. И Петров, вполне неожиданно обнаружив знакомство с русской поэзией, процитировал: «Мы не скифы, нам смешно, други, пьянствовать бесчинно». И долго еще все трое крохотными глоточками допивали свой кофе и нещадно курили.
Так с той ночи и повелось. Где-то между десятью и двенадцатью к командному пункту неизменно подъезжал Петров, на вид нисколько не утомленный дневными трудами (отведенная в Эль-Пардо пехота Одиннадцатой усиленно занималась подготовкой к будущим сражениям, он, как инспектор, руководил этим), но всегда веселый бодрый, обязательно со своей торбой, и проводил с Беловым бессонные, периодически перебиваемые телефонным жужжанием ночи за сваренным Милошем кофе. Лишь перед утром он отбывал «соснуть часок-другой до начала учения».
К концу сидения у моста Сан-Фернандо Петров, вместо того чтобы удалиться к рассвету, объявил, что сегодня дождется генерала. «Моториста» и охрана еще спали, не было слышно и шевеления телефонистов внизу, когда у входа прошуршало «пежо» комбрига, и он сам, свежевыбритый, распространяющий запах одеколона, возник, опираясь на свою трость, в проеме двери и, обнаружив постороннего, на секунду остановился, но, узнав Петрова, вошел в комнату. Не высказав ни удивления, ни особой радости, он за руку поздоровался с ним и с Беловым, хмуро отметив, что накурено сегодня на командном пункте, будто в пивной. Чубатый полковник никак не реагировал на скромный прием, но сразу же приступил к делу.
— Ты, конечно, уже знаешь, какие в интербригада должны произойти перемены,— начал он, пока сонный небритый Лягутт убирал со стола.— Я имею в виду перегруппировку по языковому признаку.
— Все пока в стадии предварительных суждений.
— В том-то и соль, что вчера все окончательно решилось.
— Не может быть. Даже поздно ночью Горев ничего не знал.
— Вопрос этот в компетенции не военных, а коминтерновских товарищей. Его рассматривали: Луис, Марти, Баймлер, Галло и наш Степанов.
— Со дня на день должна подойти еще и Тринадцатая. Хоть бы ее подождали. По слухам, там самая путаница с языками.
— Ее хотели дождаться, но вчера, в обед, узнали, что она в Мадрид не прибудет. На правительственном уровне решили направить ее под Теруэль. Всех немцев объединяют в Одиннадцатой, другими словами, батальон Тельмана у тебя забирают...
— Что? — вскричал Лукач.— Не на того напали! Чтобы я отдал лучший батальон?!. Не бывать этому!..
— Оба же французских батальона остаются на местах, пока не будет сформировано, по крайней мере, еще два. Тогда думают все пять объединить во французской бригаде,— как бы не слыша крика, продолжал Петров.
— Без меня меня женили! — горячился Лукач.— Если честно руководствоваться языковым принципом, разве не бессмыслица получается? У меня их три: венгерский, русский и немецкий, но я совсем не владею итальянским и французским. Венгерский же не из самых распространенных в мире. Но если я, так или иначе, говорю на двух остальных, не ясно ли, что в Двенадцатой нужно объединить немцев и славян?
— Славяне у тебя и остаются: к двум имеющимся ротам прибавляется целый польский батальон. И что касается гарибальдийцев, то это самый многочисленный батальон и очень боевой. И состоит он из добровольцев, и в нем, после немцев, самая большая прослойка коммунистов. Как же ты можешь протестовать против них? Давай лучше так: ты не говорил, я не слышал. А то неловко выходит...
Лукач перевел взгляд с Петрова на улыбающегося Белова и вдруг сам заразительно рассмеялся.
— Надо же... Недаром говорится: конь о четырех ногах и то спотыкается. Ведь все, что ты сказал, я с двадцати лет, кажется, не хуже тебя усвоил. Но спасибо, что напомнил мне начала политграмоты, мы командуем не солдатами, а людьми, да еще лучшими из лучших, они бросились на помощь испанцам по зову сердца... Но уж очень жаль с Ренном расставаться...
— Должен тебя еще об одной вещи предупредить,— переменил тон Петров.— Вместе с домбровцами к тебе переведен и я, все в том же качестве — инспектором пехоты. Как ты на это смотришь?
