17 и 19 октября американская воздушная разведка получила новые фотоснимки, которые показывали, что обустройство ракетных позиций на Кубе идет полным ходом. Как выяснилось впоследствии, действительно к 10 октября советская ракетная дивизия на острове имела уже 10 боеготовых ракет, а к 20 октября — 20 {452}.
Вот такая складывалась обстановка к тому времени, когда в понедельник, 22 октября, президент Кеннеди, выступив по радио, официально объявил об установлении морской блокады Кубы, или, как он предпочел уклончиво выразиться, «карантина». В Карибское море были стянуты крупные военно-морские силы США — 183 корабля. Командиры получили указание обыскивать суда, следовавшие с грузами на Кубу. Это было уже нарушением норм международного права.
Но морской блокадой дело не ограничилось. Сразу же после выступления президента Пентагон начал готовить десант для вторжения на Кубу. В его первом эшелоне предполагалось высадить на остров 17 тысяч американских солдат и офицеров, в том числе 14 тысяч из воздушно-десантных войск. Их должны были поддержать 750 боевых самолетов, в том числе 430 тактических истребителей и до 140 кораблей. В морской десантной операции (кодовое наименование «Мангуста») должны были принять участие 82-я и 101-я воздушно-десантные дивизии, 1-я и 2-я пехотные, 1-я бронетанковая дивизия и 2-я дивизия морской пехоты. В резерве находились 4-я, 5-я пехотные и 2-я бронетанковая дивизии. Эта группировка насчитывала 600 танков, 2000 артиллерийских орудий, 12 неуправляемых тактических ракет «Онест Джон» {453}.
Сразу же после речи Кеннеди (а автор этой книги слушал его выступление, находясь в составе вызванного по тревоге боевого расчета на Центральном командном пункте войск ПВО страны) резко увеличилось количество постоянно дежуривших в воздухе стратегических бомбардировщиков В-52 с ядерными бомбами на борту. Если в обычное время их патрулирования по программе «Хромовый купол» не превышало 18-20 самолетов, то с объявлением президентом морской блокады группировка патрулирующих бомбардировщиков возросла до 80-100 самолетов.
Это уже само по себе было опасно, так как увеличивало возможность несанкционированного, случайного сброса ядерных бомб. Такие случаи, как уже говорилось, имели место в 50-х годах, а последний из известных к тому времени произошел за 5 лет до описываемых событий.
Это случилось 22 мая 1957 года неподалеку от города Альбукерк (штат Нью-Мексико). Завершавший перелет с базы Биггс (штат Техас) стратегический бомбардировщик В-36 готовился совершить посадку на авиабазе Киртленд. Один из членов экипажа, штурман, находился в бомболюке, где при помощи специального устройства пытался закрепить перед посадкой находившуюся на борту водородную бомбу. Внезапно самолет тряхнуло, и штурман, потеряв равновесие, схватился за первый попавшийся под руку предмет. Им оказалась… ручка механизма, используемого для бомбометания. Бомба мощностью свыше 10 мегатонн рухнула вниз.… Только благодаря чистейшей случайности не произошел ядерный взрыв, и Альбукерк вместе с близлежащими населенными пунктами не постигла участь Хиросимы и Нагасаки {454}.
Итак, морская блокада, подготовка к десантной операции на Кубу, усиление группировки стратегической авиации, находившейся в степени наивысшей боевой готовности, — все говорило за то, что кризис вступает в опасную стадию, чреватую мировой ядерной войной. Это был уже бег к армагеддону — концу света….
Президент Кеннеди не ограничился обращением к американскому народу об установлении «карантина на все виды наступательного оружия, перевозимого на Кубу». В личном письме Хрущеву он напоминал, что, как и в берлинском вопросе, он в свое время прямо заявлял, что если события вокруг Кубы примут определенную направленность, то США сделают все необходимое для защиты своей безопасности и своих сотрудников. Тем не менее быстрое развертывание ракет средней дальности на Кубе и другого наступательного оружия произошло. «Я должен Вам заявить, — писал президент, — что США полны решимости устранить угрозу безопасности нашему полушарию». Кеннеди сообщал, что принимаемые им меры составляют лишь «необходимый минимум», и выразил надежду, что советское правительство воздержится от любых акций, могущих лишь углубить этот опасный кризис {455}.
В Кремле не ожидали такой жесткости. Возведение стены в Берлине и инцидент с попыткой прорыва в Восточный Берлин американских частей в октябре 1961 года, казалось, не давали повода рассчитывать на столь резкую реакцию Вашингтона. Начались импровизации Хрущева о том, что считать «наступательным оружием», которые в нарастающей кризисной ситуации не выглядели достаточно убедительными и сильно подорвали престиж СССР и лично Хрущева в глазах мировой общественности.
К тому же в это время произошел еще один эпизод, который, хотя и случайно, мог оказать существенное влияние на ход событий. 22 октября в Москве был арестован полковник Советской Армии Олег Пеньковский. Официально он работал в Комитете по делам науки и техники, но в то же время был сотрудником Главного разведывательного управления Генерального штаба. Он имел доступ к важнейшим военным и государственным секретам СССР, был в доверительных отношениях с несколькими высокопоставленными военачальниками. К началу кубинского кризиса Пеньковский уже чувствовал, что попал в поле зрения советской контрразведки и кольцо неумолимо сжималось. Он ничего не знал об операции «Анадырь», но от ЦРУ имел на случай чрезвычайных обстоятельств два сигнала: один — в случае угрозы ареста, другой — о подготовке внезапного удара советских ядерных ракет по США. И вот в день ареста, в последнюю минуту он посылает условленный сигнал в ЦРУ, но не о неминуемом аресте, а о подготовленном превентивном ядерном ударе советских межконтинентальных ракет по США.
К счастью, сотрудники ЦРУ, работавшие несколько лет с Пеньковским, в тот день, 22 октября, сочли это предупреждение ошибочным и доложили директору Маккоуну лишь о факте ареста ценного агента, но умолчали о характере его сигнала. И правильно сделали, так как в той крайне напряженной обстановке, когда стратегические силы США были приведены в наивысшую готовность, сигнал о начале войны Советским Союзом мог привести к непредсказуемым последствиям.
24 октября Хрущеву было вручено новое послание Кеннеди. Президент выражал надежду, что советские суда будут соблюдать условия «карантина». Ответ поступил в Вашингтон в тот же день и был весьма угрожающим. Хрущев расценивал американскую акцию «как акт агрессии, толкающий человечество на грань пропасти мировой ракетно-ядерной войны», и сообщал, что советское правительство не может дать указание капитанам своих судов подчиняться приказам американских ВМС, блокирующих остров Кубы. «Мы не будем только наблюдать за пиратскими действиями американских судов в море, — подчеркивал советский лидер, — мы будем вынуждены со своей стороны принять необходимые меры для защиты наших прав. Для этого у нее есть все необходимое» {456}.
Такой обмен посланиями не предвещал ничего хорошего, а тем временем советские суда приближались к линии «карантина», где дежурили американские корабли. Какой будет встреча? Этот вопрос волновал и Вашингтон и Москву. Президент Кеннеди попросил министра обороны передать адмиралу Андерсену, командующему силами «карантина», его приказ: «огонь открывать только с санкции президента». Макнамара связался с адмиралом. Выяснилось, что тот собирается действовать в соответствии с военно-морским уставом: предупредительный выстрел впереди по курсу, а в случае неподчинения вести огонь на поражение. Министр пришел в ужас: ведь так можно было начать третью мировую войну! Он в жесткой форме передал адмиралу приказ президента: огонь только после получения подтверждения Белого дома.
24 октября напряжение нарастало. Два советских судна — «Комилес» и «Гагарин» подходили к позициям американских боевых кораблей. Америка наблюдала эту сцену по телевизору. Мы в Москве на Центральном командном пункте войск ПВО страны также видели на планшете, как происходит сближение. Отсчет шел на единицы километров: пять,… четыре, три. Нервы всех наблюдавших эту картину по обе стороны океана были на пределе.
