Литмир - Электронная Библиотека

Одну за другой она поднимает упавшие на пол литографии, разрывает каждую пополам и бросает в деревянную коробку с мусором. Затем изучает, подняв на свет, один из висящих листов: не высох ли. Убедившись, что высох, она распускает зажим прищепки и подрезает лист в своей гильотине. Подписывает его, проставляет в углу карандашом 1/50 и вкладывает в бледно-зеленую папку. То же самое делает со всеми остальными литографиями, после чего закрывает папку и завязывает ее растрепавшимися ленточками.

«Вон там, — сказал в тот день, это была среда, месье Ланжвен, — l’eglise Сен-Сераз». Он остановил машину на Пляс де ля Пэ и показал в сторону церкви. Смотреть в юроде особенно нечего, предупредил он. Парк рядом с Maison de la Presse, кондитерские и кафе, Hostellerie de la Poste. Но церковь весьма любопытна. «Фасад, во всяком случае», — добавил месье Ланжвен.

Шарлотта подошла к церкви, полюбовалась фасадом и вошла внутрь. Пахло то ли свечным салом, то ли ладаном — запах ладана ведь совершенно неуловим. Шарлотте тогда было девятнадцать, пожить у Ланжвенов ее отправил отец, который придавал огромное значение тому, что он называл «безупречным французским». Какой-то его дальний знакомый знал двоюродного брата мадам Ланжвен — и договоренность была достигнута. «Я вовсе не против, чтобы ты рисовала, — сказал ей отец со свойственной тому времени родительской рассудительностью. — Я только хочу, чтобы ты поняла, сколь необходим тебе безупречный французский язык». Отец не верил в ее талант художницы; бизнесмен, он мечтал определить своего единственного ребенка в какую-нибудь международную коммерческую фирму, где французский язык, которым она в совершенстве овладеет, вознесет ее на желаемую высоту. В душе отец Шарлотты преследовал ее интересы — какими он их себе представлял. А уж потом можно будет подумать и о выгодном браке. Всему свое время. Представления о жизни у него были традиционные.

В церкви Сен-Сераз она прошла вдоль исповедален, пробежала глазами по Кальвариям. Все это ее, девятнадцатилетнюю девушку, интересовало не слишком; она думала о том, как жаль, что отец настоял на ее поездке в Массюэри. Обычно в среду, во второй половине дня, когда мадам Ланжвен уезжала с детьми кататься верхом, она была предоставлена самой себе. Располагала она собой и во второй половине дня в воскресенье и, кроме того, каждый вечер после того, как дети ложились спать. Но чем было себя занять по воскресеньям? Ходить гулять в лес? А по вечерам Ланжвены обижались, если она не сидела с ними. Всего детей было пятеро, самый младший — еще совсем крошка. Близнецы были шалунами и, в свои шесть лет, уже научились дразниться. Колетт постоянно дулась. Больше всего Шарлотте нравился Ги, темноволосый десятилетний мальчик.

Обо всем этом, об угрюмой Колетт, о непослушных близнецах, об обаятельном Ги, о пухленьком младенце, говорилось в лежавшем в сумочке Шарлотты письме домой. Ее мать умеет читать между строк, она заметит, что дочь несчастна, хотя в письме об этом ни слова; отец же будет читать невнимательно, многое пропустит. «Здесь сейчас гостит сестра г-жи Ланжвен. Она высокая и томная, заядлая курильщица, глаза всегда подведены, красиво одевается. Г-жа Ланжвен совсем на нее не похожа, она тоже хорошо одевается и тоже по-своему хороша собой, но приятнее — в том смысле, что хочет, чтобы у других все было хорошо. Она все время улыбается и беспокоится. Месье Ланжвен неразговорчив».

В сквере перед кафе она дописала письмо, часто прерываясь, чтобы продлить удовольствие. Был июль, и сидеть приходилось в тени. «С тех пор как я здесь, на небе ни облачка». Шарлотта пила чай с лимоном; запечатав конверт и надписав адрес, она стала смотреть на проходивших мимо. Из-за жары людей было немного: женщина в синем платье, в темных очках и с пуделем, мальчик на велосипеде, мужчина, вынимавший из фургона обувные коробки. Шарлотта купила марку в tabac и вдруг увидела, что за Maison de la Presse раскинулся парк. На скамейках лежали пыль и птичий помет, сквозь листву не проникал солнечный свет, зато здесь было прохладно и пусто. Она села и раскрыла книгу, которую взяла с собой, — «Прекрасные и проклятые».

Прошло уже двадцать два года, а Шарлотта по-прежнему видит себя сидящей на скамейке в парке, и даже помнит, как выглядит иллюстрация на обложке романа: девушка с сигаретой, мужчина во фраке. «Мадам Ланжвен старается говорить со мной по-французски, — говорилось в ее письме. — Месье практикуется в английском». Тогда Шарлотта была девушкой робкой и простодушной. В детстве она узнала цену ревности и всегда испытывала нежные чувства к отцу и матери, однако в сердечных делах была малосведуща, и в Массюэри страдала первое время лишь от одиночества.

В комнате, отведенной для работы, Шарлотта снимает с плечиков зеленый непромокаемый плащ, проверяет, в кармане ли перчатки, а в глазах у нее по-прежнему стоит парк в Сен-Сераз. В тот день, воспользовавшись тем, что в парке никого не было, она, кажется, даже расплакалась; да, и в самом деле расплакалась. А через час отправилась в музей, однако он был закрыт. На Пляс де ля Пэ, возле гипсовой красавицы с пышными формами, олицетворявшей собой Вечный мир, она ждала автобуса обратно в Массюэри.

— Опишите мне Англию, — попросила ее в тот вечер сестра г-жи Ланжвен — она тоже изучала английский. — Опишите мне дом вашего отца. В Англии еда ведь невкусная, n’est-се pas?[2]

Шарлотта стала было отвечать ей по-французски, но высокая, красиво одетая женщина остановила ее. Она хотела слышать звуки английской речи — а иначе какой смысл? Она зевнула. В деревне было скучно; впрочем, в июле и в Париже не намного веселее.

И тогда Шарлотта описала ей дом, где она жила, рассказала про мать и отца. Объяснила, как поджариваются тосты — сестре г-жи Ланжвен обязательно хотелось знать именно это, а еще как английские мясники подвешивают говяжьи туши. В говядине Шарлотта разбиралась неважно, понятия не имела, как называются части разрубленной туши, однако ответ постаралась дать как можно более обстоятельный. Сестра г-жи Ланжвен полулежала на софе: в руке сигарета с черным мундштуком, зеленое шелковое платье обтягивает бедра.

— Я что-то слышала про чай Джексона, — обронила она.

Шарлотта о таком чае слышала впервые. У ее родителей, сказала она, не было слуг. Про королевскую семью она мало что знает.

— Pimm’s Number One, — напомнила ей сестра г-жи Ланжвен. — Qu’est-ce que c’est que ca?[3]

Поместье Массюэри занимало обширную территорию. За садами тянулись поля, где паслись овцы, а за полями были посажены молодые деревца, не более фута в высоту. На холмах, за лесонасаждением росли ели, много елей, и, бывало, оттуда целыми днями раздавался визг пил, отвратительная какофония, действовавшая Шарлотте на нервы.

Каждое утро, очень рано, садовники шуршали перед домом гравием. Старик и мальчик, орудуя граблями, шире которых Шарлотте прежде видеть не доводилось, в течение часа выравнивали гравий, разбросанный накануне колесами, и уничтожали все сорняки до единого. Тот же мальчик дважды, пример но за час до обеда и перед ужином, приносил в дом овощи.

По обеим сторонам двери особняка застыли мраморные нимфы. Вдоль лестницы, которая сначала, разделившись на два рукава, расходилась влево и вправо, а затем вновь сходилась, тянулась декорированная балюстрада. Дом был выстроен из серо-коричневого камня, а резные ставни на окнах были зелеными. Всюду, и в доме и в поместье, чувствовалась рука хорошего хозяина. Серебро, мебель, люстры, гобелены с изображенными на них сценами охоты, мраморная шахматная доска в огромном холле содержались в таком же идеальном порядке, как и гравий. Длинные, тонкие медные прутья, под которые была пропущена ковровая дорожка, и медные же перила лестницы регулярно полировались, пианино в большей из двух гостиных настраивалось, павлины из эмали в столовой поражали воображение своим великолепием. И вместе с тем в этом величавом особняке был всего один телефон, который стоял в небольшой, специально отведенной для него комнатке на первом этаже. Стены комнаты были оклеены полосатыми красно-синими, под цвет разукрашенного потолка, обоями. На телефонный столик и стоящий перед ним стул падал мягкий свет от лампы под синим абажуром. На столике лежали письменные принадлежности и бумага на тот случай, если надо было что-то записать. Сестра г-жи Ланжвен, оставив дверь нараспашку, часами просиживала в телефонной комнате, беседуя со своими парижскими знакомыми, а также с теми, кто, подобно ей, покинули город на лето.

вернуться

2

Не правда ли? (фр.)

вернуться

3

Что эго такое? (фр.)

42
{"b":"211714","o":1}