– Что с ней?

– Думаю, все будет в порядке. Гордость слегка пострадала, но это пройдет.

– При чем тут гордость? У вас что, сердца нет? Почему вы их не остановите? Почему не прекратите этот кошмар? Подумать только – изо дня в день, из ночи в ночь общаться с психопатами и бог знает с кем еще! Ради чего она на это пошла? Не ради денег, она сама мне сказала. Тогда ради чего? Чтобы вам угодить?

Атаманша сдвинула брови. Снова закурила.

– Не мне, – выдохнула она с клубами дыма. – Теткам ее чертовым, в том-то вся и проблема.

– Теткам? Понятно. – Ни черта тебе не понятно, Роберт. – Ладно. Скажите, где ее найти, и здесь она больше не появится.

– Неужели? Работа вас ждет адова, юноша.

– Ничего, справлюсь.

– Она все равно останется Анжелой и по-прежнему будет отдавать себя…

– Адрес!

– Допустим даже, что вы ее уговорите, а я очень на это надеюсь, ради ее же блага. Все равно она будет бегать сюда постоянно, предлагать свои услуги.

– Боже праведный! Вас совесть не мучает?

– Хм-м-м. – Она глянула на него со смесью любопытства и удивления. – Угрызениями не страдаю. Вот мозоли замучили.

– Счастлив это слышать. – Роберт подался вперед и добыл-таки вожделенный листок. – Вот и все. Прощайте.

– Ну и ну. – От широченной ухмылки у нее чуть сигарета изо рта не вывалилась. – Ладно, шагайте. И передайте ей от меня благодарность за работу, за…

– Ничего я ей от вас передавать не собираюсь! Роберт распахнул дверь. Прочь отсюда. Ни секунды не останется наедине с этим чудовищем.

– Может, вы и правы. В любом случае я за нее рада. Да она уж и сама наверняка поняла, что ни к чему ей быть…

– Благодарю. Прощайте. – Он переступил порог и с грохотом захлопнул дверь, прищемив последнее слово: «…монахиней».

В коридоре уже знакомая ему престарелая монашка раздавала клиентам леденцы и при виде Роберта просияла во весь беззубый рот. Он остановился, словно наткнулся на невидимую стену. Медленно развернулся. В полной прострации посмотрел на дверь кабинета. Кем? Кем?! И сказал вслух:

– Монахиней?

Анжела натянула шерстяные наушники и помахала дядюшке Майки. Сегодня она взялась приводить в порядок двор – дядюшке будет приятно смотреть на мир. С тех пор как он позволил открыть окно, прошло несколько дней, и дом было не узнать. Анжела проредила безобразно разросшиеся кусты ежевики и голыми руками оторвала прилипший к стене плющ; расшатанные ступеньки укрепила с помощью молотка и такого количества гвоздей, что их хватило бы на приличный корабль; выдраила чердак до стерильного состояния и увешала стены картинками, чтобы дядюшке было на что смотреть даже ночью. В кровь исцарапанные руки и головная боль – такая ничтожная плата за счастье видеть улыбающееся лицо Майки в окне наверху. А вчера он даже помахал рукой! И Анжела помахала в ответ, глотая слезы сквозь застрявший в горле комок.

Теперь у нее в жизни хоть что-то есть. Пусть не все. Пусть не Роберт. Наверное, пишет чей-то портрет. В эту самую минуту, когда она стрижет кусты, он пишет чей-нибудь портрет. Анжела ущипнула себя за нос. Плачешь? Плачь на здоровье, только от боли. Монахиней тебе не стать; принятое решение окончательно и бесповоротно.

Но с Робертом все равно покончено. Господи, с каким ужасом он смотрел на нее тогда, у приюта. Как на сумасшедшую. Так оно, наверное, для него и есть. Кто в наши дни в здравом уме выбирает монастырь? Роберту, конечно, нужна нормальная женщина. Хотя бы такая, как Анита. Она фыркнула. Удачи, Роберт. Я тебя забуду. И голос твой, и руки, летающие над холстом, и улыбку. Все забуду. Скоро. Чем раньше, тем лучше. И навсегда.

Она снова сглотнула. Навсегда-навсегда-навсегда. «Благими намерениями известно куда дорога вымощена, – хихикнул внутренний голос. – А вот появись он сейчас на этой самой тропинке, что тогда?»

– Заткнись! – крикнула Анжела и прихлопнула наушники ладонями.

В попытке как-то отвлечься от мыслей о Роберте она вновь подняла голову к чердачному окошку, но на этот раз дядя Майки не ответил ей улыбкой. Сузив глаза, чуть подавшись вперед, он что-то высматривал на горизонте. Анжела пожала плечами и вернулась к работе.

Пытливый взгляд тетушки Мэйзи тоже был прикован к бурой пустоши за окном гостиной.

– Кто-то идет, – сообщила она.

– Кто? – встрепенулась Брайди в своем углу, где она провела все утро, дуясь на Бину – та опять подала ей яйцо вкрутую вместо любимого всмятку.

Бина вообще распоясалась в последнее время. Сама, говорит, за собой ухаживай, сестрица. И прекрати ныть. Это в ее-то возрасте прекратить ныть? Пусть доживет сначала, узнает тогда. Чем еще время занять, как не жалобами? Да и племянница хороша. Ручкой сделает и испаряется: потом, мол, тетушка Брайди; подожди, тетушка Брайди; времени нет, тетушка Брайди; заткнись и оставь меня в покое, тетушка Брайди. И все это плюс к той бомбе, что разорвалась вчера за столом. Обетов не будет, посвящения не будет. Не спасется теперь Брайди от жара преисподней.

О своем решении Анжела сообщила во время завтрака. Ровным, бесстрастным, почти равнодушным голосом. Брайди схватилась за сердце и заорала:

– А-а-а! Мать твою!

Никто и никогда не слышал, чтобы она ругалась.

– Это мое решение. Окончательное.

Анжела не пожелала даже взглянуть на потрясенных теток. А те бросились в объятия друг к другу и заголосили в унисон. Траурный концерт длился бы вечно, если бы Бина не саданула кулаком по столу, смахнув на пол половину чашек и тарелок.

– Заткнитесь! Или вы заткнетесь, или я ухожу. Навсегда. Еще один звук – и вы меня больше не увидите. – Она сдернула фартук и развернулась к двери. – Ну?

Тетки оцепенели с открытыми ртами, даже Анжела затаила дыхание. Кто кого? Брайди остервенело моргала. Мэйзи глянула на нее, не нашла поддержки и приняла единственно верное решение: начала собирать осколки. Ясно же, что без Бины им не выжить.

– Ну? – грозно повторила младшая из сестер. – Мне уходить? Или остаться?

Брайди сидела неподвижно, сцепив ладони на коленях. Мэйзи рухнула на свое место, умоляющий взгляд метался между сестрами и племянницей.

– Полагаю, что остаться. Отлично. – Не обращая внимания на их облегченные вздохи, Бина вернулась к столу. – Вот что, Брайди. Яйцо будешь есть вкрутую. Некогда мне секунды считать, ясно?

Брайди поджала губы.

– Ясно.

Обетов не будет, младшая сестра взбунтовалась, яйца второй день подряд вкрутую, а теперь еще и незнакомец на горизонте. Вся жизнь кувырком.

– Кто это? – проскрипела Брайди.

Мэйзи поворошила седые волосы. Склонила голову вправо. Влево.

– Не знаю. Мужчина.

Забыв о своих мозолях и прочих болячках, Брайди ринулась к окну. Катаракта, однако, напомнила о себе.

– Нет там никого! – возмущенно сказала она сестре. – Вечно тебе мерещится.

– Ну-ка, дайте взглянуть. – Бина втерлась между сестрами, прищурилась. – О! – Она вдруг расплылась в улыбке.

– Кто это? – прошептала Мэйзи.

– Говорю же, нет там никого! – Брайди топнула в бешенстве. – Никого не вижу!

– Чужак, – довольно сказала Бина.

– С чего ты взяла? – Мэйзи округлила глаза.

– Дороги не знает. Смотри – за пять минут в третью яму падает. Вот опять. Точно. Впервые в наших краях. Господи… – Она перекрестилась, чем окончательно ошарашила сестер.

– Святой отец? – с надеждой спросила Брайди. – Я и не знала, что у нас новый священник. Ты его ко мне пригласила? – Она заковыляла к кушетке, нырнула под одеяло. – Не пускай! Скажи, я не готова!

– Да захлопни ты рот! – Бина швырнула в нее скатертью. – Делом бы лучше занялась. – Она набросилась на тесто для пирога с таким рвением, словно от этого зависела чья-то жизнь. Мяла его, колотила, взбивала, расплющивала о стол – и все это с улыбкой, от которой у сестер побежали мурашки.

Натянув одеяло по самые глаза, Брайди с тоской посмотрела на Мэйзи. Та ответила ей недоуменным взглядом, затем повернулась к окну, да так и застыла.