– Забавно, – протянул Питер. – Уж сколько лет прошло, а я, бывает, оглянусь вокруг, – он сделал широкий жест рукой, – и удивляюсь. Ведь на моем месте мог быть ты. Представляешь? Не я, а ты.

О чем это он? О доме? Архитектурных излишествах? Или о вставных зубах?

– Я имею в виду Аниту, – уточнил Питер.

– Аниту – что? – Она вошла в гостиную с подносом в руках. – Быстро, быстро, кто-нибудь – подставку! Извини, дорогой, что ты говорил?

– Да так, размышления вслух. Если бы Роберт нас не познакомил…

– Точнее, если бы он не познакомился сначала с моей сестрой… – Анита пересчитала приборы, окинула критическим взглядом стол и махнула мужу, чтобы принес охлажденную бутылку вина. – Тогда бы тебе точно ничего не перепало. Держу пари, Роберт стал бы ухаживать за мной. – И она кокетливо хлопнула Роберта салфеткой по носу.

Посмеялись. Однако недосказанность осталась; от гостя явно ожидали ответа. Роберт с натужной улыбкой уставился на дымящуюся баранину.

– Фантастика. Ты любого шеф-повара переплюнешь, Анита. (У-уф, удалось-таки вернуться к ресторанной теме, черт бы ее побрал.)

– Робе-ерт! – Анита укоризненно посмотрела на него. – От тебя требовалось другое. Ты должен был сказать, что если бы сначала познакомился со мной, то влюбился бы безумно и на всю жизнь. Тебе не дано, верно?

– Не дано?..

– Это она о светской болтовне, – подсказал Питер, взявшись за нож. – Которую так обожают женщины.

– Ну не скажи, не все и не всегда, – хмыкнула Анита, но Роберт уловил в ее голосе суховатые нотки.

Вот чего ему точно не дано было понять, так это подтекст супружеских реплик, их скрытую мелодику. То вверх голос взлетит, то упадет до шепота; то прозвучит мирно, то вдруг сгустится до тайной угрозы. В любом случае подразумевается явно больше, чем произносится вслух. Должно быть, эту способность обретаешь вместе с обручальным кольцом.

– Мы, бывает, тоже предпочитаем честность, – продолжала Анита. – Вот, к примеру, Роберт. – Она выбросила руку, показывая на гостя, словно на экспонат в музейной витрине. – На первый взгляд он кажется застенчивым. Или чересчур серьезным. Или же слишком основательным, – вспомни, как он делает паузы, как обдумывает каждое слово. Но лично я считаю, что Роберт – феноменально честный человек. Да-да, честный, – задумчиво повторила она, ненароком опуская ладонь на сжатый кулак Роберта. – Он просто не может снизойти до светской болтовни, которую все мы… э-э-э…

Роберт изучал полированную поверхность красного дерева, пока глаза не заволокло от ее блеска. Он ненавидел, когда его препарировали, будто лабораторную крысу. В такие минуты Роберт чувствовал себя нелепо и жалко, чего, разумеется, эти двое вовсе не желали. Наверное.

– Все мы? – переспросил Питер, подмигнув приятелю. – Все, только не Роберт, верно? Что ж, давайте считать, с пустой трепотней покончено. С этой минуты болтать будем только по делу, раз уж тебе…

– Прекрати, Питер, хорошо? – сердито сказала Анита. Скрежет вилки о фарфор резанул по ушам.

Роберт почему-то вдруг вспомнил о матери.

Ирландцы всегда говорят «извините», англичане предпочитают «пардон» или «прошу прощения». Анжеле потребовалось как минимум двадцать «извините», только чтобы выбраться из вагона. Англичане говорят «спасибо», «благодарю» или «премного благодарен»; ирландцы сваливают все в одну кучу – чтобы не дай господь никого не обидеть, они изобрели «тысячу благодарностей». Разница, если подумать, невелика; в остальном же и здесь люди как люди, вопреки всем жутким предостережениям тетушек.

– Лондон кишит извращенцами, – безостановочно скрипели они. – Да что там! В Лондоне полным-полно личностей и похуже.

– Еще хуже?

– Безбожников!

Извращенцы и безбожники, с которыми ей приходилось сталкиваться в приюте, были не так уж плохи. Я с ними справлюсь, убеждала Анжела тетушек. Те мрачно фыркали:

– Справится она! Велика честь для этих… Дьявол не дремлет, учти, дорогая.

Как всякая дурацкая перебранка, эта всегда происходила в самое неподходящее время, ближе к вечеру, под конец утомительного дня. Нет ли у тетушек на примете работы получше, со вздохом интересовалась Анжела. К тому времени она уже привыкла к Лондону, пообтесалась в приюте и изредка отваживалась на легкий сарказм и вздох, подобный этому, – усталый и нетерпеливый. Всепонимающий. Тетки, однако, были неутомимы, неугомонны… и католички до мозга костей.

Анжеле временами казалось, что голоса тетушек засели в ее голове так же прочно, как хор в греческой трагедии, и с тем же постоянством комментировали ход событий. Подвывали, распекали, честили ее на все лады. Иной раз ей хотелось раскрыть череп, сунуть руку внутрь и вытащить оттуда теток, упирающихся и визжащих во все горло. Увы, они слишком уютно обосновались в глубинах ее сознания, чтобы так легко сдаться.

Анжела, как обычно, опаздывала. Знать бы наверняка, куда свернуть в подземке, чтобы попасть на линию Пикадилли. Вежливый голос из динамика предупредил о задержке движения по Дистрикт-лайн в связи с несчастным случаем: человек попал под поезд. Кто-нибудь из приютских? Очень может быть. Завсегдатаи приюта нередко находили последнее пристанище на рельсах Дистрикт-лайн. Господи, прими его душу. Перекрестившись, она прищурилась на схему подземки. Где-то ближе к центру клубка синие цвета слились в ее близоруких глазах с красными, красные перетекли в желтые. Ничего не разобрать.

В двух шагах от нее слюнявила друг друга пьяная парочка. Совсем юная девушка притиснулась животом к старику, потом, вильнув бедрами, изогнула шею под немыслимым углом и расплылась в ухмылке. Анжела была так тронута этим по-детски жгучим желанием продлить удовольствие партнеру, что едва не изобразила ту же позу, но успела вовремя остановить предательский изгиб шеи и бедер. На какой-то миг ее взяла зависть к парочке, к их полной отстраненности, к их уединению среди многолюдья подземки. Но зависть испарилась, едва Анжела заметила широченную стрелу на плотных черных колготках девушки. Утром увидит, ужаснется, но попытается успокоить себя тем, что он не заметил. Юбка на вихляющих бедрах поползла вверх – стрела вела к приличных размеров дыре, сквозь которую матово белела кожа. Пятно обнаженной плоти бросалось в глаза своей незащищенностью. Анжела съежилась от неловкости за пьяную девчонку.

А вдруг она отправится завтра на работу в драных колготках? С похмелья вполне может не обратить внимания, а весь офис будет подхихикивать: скорее всего, она сейчас со своим боссом, и всем известно об их романе… Анжеле стало нехорошо от тревоги. Всегда с ней так: стоит только остаться одной в городе, как начинаются переживания. За всех страдает, по делу и без дела. Греческий хор взвыл и загоготал с удвоенной силой.

Нужно двигать дальше, и немедленно, но как? Протиснуться мимо? Не дай бог, столкнутся все втроем – кошмар. Анжела деревянно повернулась, сунула монету в автомат с шоколадками, и… ничего. Автомат не работал. Она вспыхнула, в полной уверенности, что стала всеобщим посмешищем; сунула руки в карманы и отпрянула в сторону.

Девушка отлепилась от любовника и шагнула к автомату, вопросительно вздернув брови – мол, справились? Анжела кивнула и, уткнувшись взглядом в туфли, двинулась прочь, но сострадание победило.

– Не тратьте деньги, не работает, – шепнула она. – И еще… послушайте, мне очень жаль, но у вас огромная стрела на колготках.

– Стрела? – взвизгнула девица, хлопая себя по бедрам. – Где, где? Ой, мамочки.

Анжела спаслась бегством – кинулась по платформе, не имея ни малейшего понятия, в какой стороне Пикадилли-лайн. Ноги сами собой перешли на бег, словно ноги марафонца, привычные к долгим дистанциям. При всем желании она не смогла бы их остановить. А остановить следовало, хотя бы для того, чтобы уточнить дорогу. Тысяча извинений, будьте так любезны, не подскажете ли, как пройти к… Демонстрация невежества. Она терпеть не могла демонстрировать в Лондоне невежество с ирландским акцентом. Длинный, отделанный плиткой переход был наполовину пройден, когда Анжеле пришла в голову неожиданная мысль: вот так она и по жизни движется – от платформы к платформе, в надежде, что следующая окажется нужной.