День-два на это уйдет, не меньше. Шприцем было бы быстрее, зато кисточкой… аккуратнее, что ли. Надежнее. Идем дальше. Очищаем всю поверхность слабым раствором вот этого…

Он выбрал из массы бутылок одну, с прозрачной жидкостью и загадочной – Анжела не разобрала – надписью на латыни. Не дай бог, спросит, все ли понятно. С полным ртом клубничного торта ответить будет непросто.

– Иногда я даже слюной стираю, представляете?

– Слюной? – Капля взбитых сливок упала на пол.

– Прием известный. Следующий этап – с помощью ацетона или этилового спирта полностью снимаем старый лак. Работа кропотливая, поскольку мы подбираемся к самым основам. В этот момент мы уязвимы как никогда. Обнажены, я бы сказал, дальше некуда.

– Угм-м-м…

– Что дальше? Нам необходима защита, верно? Защита в виде нового слоя лака. Но этого мало. Нужно еще заполнить все впадинки и дырочки смесью… – он умолк, услышав сдавленный кашель Анжелы, но она лихорадочно замахала руками – я слушаю, слушаю! – и Роберт не заставил себя просить, – смесью из мела и клея. Что мы и делаем с помощью мини-шпателя.

Его руки безостановочно двигались, демонстрируя, как именно мини-шпатель заделывает впадинки и дырочки. Анжела проглотила кусок торта. Сунула в рот следующую порцию.

– О-о-о. Вот теперь мы подходим к самой трудоемкой и скрупулезной фазе. Смешиваем порошок-пигмент с яичным желтком, получаем все оттенки, какие только есть на полотне, и миллиметр за миллиметром наносим на рисунок. Мы потратим недели две самое малое, чтобы завершить эту работу. Взгляните сюда. Какой цвет? Бурый? А вот и нет. Пурпурный. Ослепительно красный! А этот? Горчичный, скажете, и опять ошибетесь. Насыщенно-желтый. Почти как лепестки лютика. – Он обернулся к Анжеле: – С опытом приходит интуиция, начинаешь чувствовать, что за цвет скрывается под вековой грязью. Правда, такой опыт обходится в долгие годы работы, зато из-под скверны ты открываешь реальность. Понимаете?

Анжела кивнула. Сама не замечая, что делает, отломила вилкой еще кусок торта и отправила в рот.

– Ну и наконец, финал. Последний слой лака, который мы наносим кисточкой или при желании пульверизатором. Я лично пользуюсь кисточками везде, где только можно. Чувство такое… знаете, интимное, тонкое. Верхний слой должен легко сниматься. Пройдет, скажем, лет девяносто – и нам ведь опять потребуется реставрация, верно? Какой смысл надевать на себя то, что нельзя снять в любой момент?

Язык просился облизать тарелку.

– Вот. Настает момент, когда можно отойти и сравнить снимок прежнего полотна с тем, что у нас получилось. Признаться, – Роберт улыбнулся, – этот миг я люблю больше всего.

– Дело сделано, верно?

– Да, конечно. Но главное – я оживил красоту. Подарил ей новую жизнь. Более того, я отыскал суть полотна, разобрал на составные части, избавил от изъянов и вновь собрал воедино.

– Как врач.

– Скорее как косметолог. – Он снова улыбнулся. Анжела невольно вспомнила Николя.

– Но, – она склонила голову к плечу, – я не совсем поняла. Где же суть? Когда вам открывается правда картины – когда вы «подбираетесь к основам» или в самом конце, когда смотрите на результат?

– Ага! – воскликнул Роберт. – Большой вопрос.

– И?

– Вопрос вопросов.

Анжела задумчиво послюнявила палец и собрала крошки с тарелки.

– Я спрашиваю, потому что работаю с людьми, которые постоянно лгут. Они не виноваты, нет, просто так уж жизнь сложилась. Если их послушать, то истина никому не нужна. И знаете, я начинаю задумываться – не поверить ли им. – Она умолкла, сама не понимая, к чему, собственно, клонит.

– Продолжайте.

– Дело в том… вопрос в том, можете ли вы когда-нибудь уверенно, без тени сомнения сказать, что правда, а что нет?

– Вас это мучает? – У Роберта блеснули глаза. – И меня. Постоянно, если уж начистоту.

– Правда? Выходит, я не совсем идиотка.

– Знаете, Анжела… – он с осторожностью подбирал слова, – иногда я думаю, точнее, предполагаю, что истина такова, какой она видится в данный конкретный момент. А изменяется лишь наш взгляд на нее.

– Мне нравится.

Оба улыбнулись. Роберт кивнул на пустую тарелку. Предложил еще.

– О нет! Глазам своим не верю. Неужели я столько съела? Заслушалась.

– Что ж… Тогда начнем?

– Н-ну… д-да, – неуверенно отозвалась Анжела. Ладно, будь что будет. Она приготовилась к штурму теток, но те неожиданно как в рот воды набрали. Анжела замерла, чопорно сложив руки на коленях. – Что мне делать?

– Если не затруднит… – Роберт жестом попросил ее подвинуться чуть вбок и опустить руку. – Можно, я…

Он повернул голову Анжелы вправо. Потом влево. Жар смущения, зародившись где-то в пятках, мигом добрался до щек. Сосредоточенно сузив глаза, Роберт вертел ее голову, пока не остановился на позе, напомнившей Анжеле позу неизвестной с музейного портрета.

А сам он, интересно, догадывается?

Роберт промолчал, и она не осмелилась открыть рот.

Полотно на мольберте сменилось большим эскизником, и уже через пару минут Анжела чувствовала себя амебой под микроскопом. Пристальный взгляд Роберта, казалось, проникал сквозь одежду и тело до того, что принято называть душой. Уголь в его пальцах так и летал над листом.

– Анжела, – Роберт виновато улыбнулся, – если не трудно, опустите, пожалуйста, руку.

– Простите. – Анжела высвободила воротник блузки из собственной мертвой хватки.

Прищурившись, Роберт прикинул перспективу, шагнул к мольберту, оглянулся на окно. Чем-то недоволен, определенно. У Анжелы уже в глазах мутилось от неудобной позы, к тому же в горле вдруг забулькало от непрошеного смеха. Фыркнув, она попыталась изобразить кашель.

– Все в порядке? – встревожился Роберт.

– Да, да, – выдавила она, отчаянно пытаясь удержать смех. Силы воли оказалось недостаточно – в следующее мгновение комната огласилась ее безудержным хохотом. – Простите, – повторила Анжела, утирая слезы. – Я не хотела. Просто… просто…

– Что? – В ужасе от того, что чем-то ее обидел, Роберт даже уголь уронил.

– Сижу тут со свернутой шеей, – она передразнила сама себя и опять зашлась в хохоте. – Не могу. Я такая… совсем чужая. Извините, я не хотела.

– Нет-нет, все верно. – Отмахнувшись от ее извинений, Роберт и сам расхохотался. – Вы абсолютно правы. А вот сейчас вы такая, какая есть, да?

Его взгляд скользнул по волосам, которые Анжела машинально встопорщила ладонью, задержался на ямочке на левой щеке и наконец остановился на изогнутых в улыбке губах. Обломок угля с лихорадочной скоростью заметался над чистым листом.

– Великолепно, – бормотал Роберт. – Просто великолепно. – Он оглянулся на окно. – Если б не этот чертов свет. Совсем забыл, как здесь по вечерам темно.

Может, в сад перейдем? Или на кухню? Где вам будет удобнее? Предложение осталось при ней, потому что хлопнула входная дверь. Появление на пороге гостиной пухлощекой и взъерошенной дамы со снимка Роберта не слишком обрадовало.

– Бонни, – буркнул он.

– Всего лишь я. – Успешно игнорируя досаду сына, она оглядела Анжелу, кивнула и протянула пухлую ладонь: – Полагаю, ты и есть легендарная Анжела. А я его мать.

– Анжела, это Бонни. Бонни – Анжела, – сухо сказал Роберт.

– Очень приятно, – озадаченно отозвалась Анжела. И удивилась еще больше, обнаружив, что ее руку взяли в плен. Взгляд Бонни прожигал не хуже лазера.

– Угу. Отлично. Угу, – твердила она как заведенная, будто просветила Анжелу насквозь и обнаружила то, что другим увидеть не дано.

– Бонни. Не будешь ли ты так любезна, если тебя не затруднит, сделай одолжение. Отпусти руку Анжелы.

– Что? Ах да, конечно. – Бонни разжала пальцы, улыбнулась Анжеле и повернулась к сыну: – А свет дерьмовый.

– Справлюсь как-нибудь. Бонни словно оглохла.

– Знаешь что? Сидела я у себя на лодке, сидела, и вдруг меня озарило: вот где он должен рисовать! – Она покосилась на Анжелу. – Между прочим, живьем ты гораздо симпатичнее, чем на бумаге. – Не успела Анжела задать вполне резонный вопрос – что бы это значило? – как Бонни вновь ринулась в атаку: – Угу. Так вот что мы сделаем. Я посижу себе тут тихонько как мышка, газетку почитаю или хозяйством займусь, а ты со своей Анжелой можешь располагаться где угодно. Лодка в вашем распоряжении. Идет? И нечего на меня так смотреть. Скажешь еще, что напролом лезу. А я только хочу…