Ей отвели комнату наверху в полное ее владение, комната была очень красивая. Комната для взрослой (так придумал Нино, весь в черных кудряшках, глазищи в пол-лица, такой хорошенький в своем синем комбинезоне; а к вечеру, само собой, он по требованию Луиса переодевался и ходил нарядный, в костюмчике маренго с красным галстуком), а внутри была еще комнатка, крохотная, там рос огромный буйный куст герани. Ванная была через две двери (но внутренние, так что туда можно было ходить, не выясняя предварительно, где тигр), там полно было кранов и металлических штуковин, но Исабель не проведешь, в ванной уже чувствовалось, что ты не в городе, все было не такое безупречное, как в городских ванных. Пахло затхлостью, на второе утро Исабель обнаружила, что в раковине ползает какая-то мокрица. Исабель только притронулась, и та, поджав лапки, превратилась в испуганный комочек и скатилась в булькающее отверстие умывальника.

Дорогая мама, берусь за перо, чтобы — Обедали они в столовой на веранде, там было прохладнее. Малыш то и дело жаловался на жару, Луис не говорил ни слова, но постепенно на лбу у него и на подбородке проступали капельки. Только Рема была спокойна, передавала тарелки не спеша и с таким видом, будто празднуется день рождения, чуть торжественно и трогательно. (Потихоньку Исабель училась у нее разрезать жаркое, распоряжаться служанками.) Луис почти все время читал, упершись кулаками в виски и прислонив книгу к сифону. Рема притрагивалась к его руке, перед тем как передать блюдо, а Малыш иногда заставлял его оторваться от книги и называл философом. Исабели обидно было, что Луис — философ, не из-за слова, а из-за Малыша, потому что Малыш говорил в насмешку, дразнился.

Сидели они в таком порядке: Луис во главе стола, Рема и Нино с одной стороны, Исабель и Малыш — с другой, так что в торце был взрослый, а по бокам — один взрослый и один маленький. Когда Нино хотел сказать Исабели что-то взаправду важное, он ударял ее башмаком по ноге. Один раз Исабель вскрикнула, и Малыш разозлился и сказал — вот невоспитанная. Рема стала глядеть на нее и глядела до тех пор, пока Исабель не нашла утешение в ее взгляде и в супе с травками.

Мамочка, перед тем как пойти обедать, так же, как и в остальных случаях, надо узнать точно, где сейчас — Почти всегда Рема сама проверяла, можно ли пойти в столовую на веранде. На второй день она пришла в большую гостиную и попросила их подождать. Пришлось прождать очень долго, пока один из пеонов не доложил, что тигр в клеверовом саду; тогда Рема взяла детей за руки и повела завтракать. В то утро картофель оказался пересушен, но ворчали только Малыш и Нино.

Ты мне говорила, что не следует вечно задавать — Потому что безупречная доброта Ремы, казалось, останавливает на полпути любой вопрос. Было так хорошо, что из-за того, в какой из комнат тигр, волноваться не приходилось. Громадный дом, и в худшем случае нельзя входить в одну из комнат; всегда только лишь в одну, так что никаких проблем. Через два дня Исабель свыклась так же, как Нино. Они играли с утра до вечера в ивняке, а если и в ивняке нельзя было, в запасе оставались клеверовый сад, и парк с гамаками, и берег ручья. И в доме то же самое: в их распоряжении были спальни, центральный коридор, библиотека внизу (лравда, раз как-то, в четверг, оказалось, что в библиотеку нельзя) и столовая на веранде. В кабинет Луиса они не ходили, потому что Луис все время читал; иногда позовет сына и даст ему книжку с картинками; но Нино уносил книжку, и они шли смотреть картинки в гостиную или в цветник. В кабинет Малыша они никогда не входили, боялись его приступов бешенства. Рема сказала, оно и лучше; таким тоном сказала, словно предупреждала; они уже выучились понимать ее умолчания.

В общем же и целом, грустная это была жизнь. Как-то ночью Исабель задумалась над тем, почему Фунесы пригласили ее погостить у них летом. Будь она постарше, поняла бы, что ее пригласили не ради нее самой, а ради Нино — летняя игрушка, чтобы порадовать Нино. Исабель замечала только, что в доме грустно, что Рема всегда словно бы усталая, что дожди идут редко, а все вокруг тем не менее какое-то отсыревшее и заброшенное. За считанные дни она привыкла к порядку дня, принятому в доме, к необременительной дисциплине, установившейся на лето в Лос-Орнеросе. Нино наконец-то оценил микроскоп, весною подаренный ему Луисом, они провели упоительную неделю: разводили мелкую живность в лохани с затхлой водой и с листьями разных растений, взятыми на пробу, а потом выплескивали каплю воды на стеклышко и рассматривали микробов. «Это личинки москитов, микробов вы в этот микроскоп не разглядите»,— говорил им Луис, снисходя до улыбки, далекой и как будто бы чуточку обиженной. Но им не верилось, неужели этот мельтешащий ужас — не микроб, быть не может. Рема принесла им калейдоскоп, она хранила его у себя в шкафу, но им все равно больше нравилось изучать микробов и пересчитывать микробьи лапки. Исабель вела тетрадь, куда заносила записи по всем опытам, сочетая биологию с химией, и намеревалась открыть аптеку. Аптеку они открыли в комнате Нино, но сперва обшарили дом в поисках всякой всячины. Исабель так и сказала Луису: «Нам нужна всякая-превсякая всячина». Луис дал им таблетки от кашля, розовую вату и пробирку. Малыш — резиновую сумку и пузырек с остатками содранной этикетки, в нем были зеленые пилюли. Рема пришла поглядеть на аптеку, прочла в тетрадке список лекарств и сказала, что они учатся полезным вещам. То ли Исабель придумала первая, то ли Нино (он всегда был в возбуждении и старался отличиться перед Ремой), но они решили собрать гербарий. В то утро можно было как раз пойти в клеверовый сад, они весь день рвали образцы, а к вечеру пол в спальнях у обоих был весь устлан бумажными квадратами с наклеенными на них листьями и цветами, некуда ногу поставить. Перед сном Исабель сделала запись: «Лист № 74: зеленый, сердцевидный, с коричневыми крапинками». Ей было чуть скучновато, что все листья зеленые, почти все гладкие, почти все копьевидные.

Пеонов Исабель увидела в тот день, когда они с Нино отправились ловить муравьев. Надсмотрщика и управляющего она хорошо знала — они ходили в дом с докладами. Пеоны, те были помоложе, они расположились возле бараков с таким видом, будто у них сьеста, зевали время от времени и смотрели, как играют дети. Один сказал Нино: «На кой тебе все эти твари?» — и щелкнул его двумя пальцами по кудрявой голове. Исабель предпочла бы, чтобы Нино рассердился, показал бы, что он хозяйский сын. В бутылке муравьев была уже тьма-тьмущая, а на берегу ручья им попался громадный жук, они и его сунули в бутылку посмотреть, что будет. На мысль устроить дома формикарий [174] их навели описания и советы в «Сокровищнице знаний для юношества», а Луис дал им широкий и глубокий стеклянный ящик. Когда они вдвоем уносили ящик, Исабель услышала, что Луис вроде бы сказал Реме: «Оно и лучше, пусть спокойно посидят дома». А Рема вроде бы вздохнула. Исабель вспомнила об этом перед тем, как уснуть, в ту пору, когда в темноте появляются лица разных людей, она снова увидела Малыша, вот он выходит на крыльцо покурить, худощавый такой, напевает; увидела Рему, она несла Малышу кофе, и он взял чашку неправильно, вот неуклюжий, сжал пальцы Ремы, когда брал чашку, Исабель из столовой увидела, как Рема отдергивает руку, Малыш едва успел подхватить чашку, а то кокнулась бы; и он смеялся оттого, что так нелепо вышло. Лучше черных брать муравьев, а не рыжих: черные крупнее и злее. А потом напустить к ним уйму рыжих и глядеть сквозь стеклянные стенки, как они воюют, никакой опасности. Только вдруг не захотят подраться? Устроят два муравейника, один в одном углу ящика, другой — в другом. Ну ничего, можно будет изучать обычаи тех и тех, для каждых особая тетрадка. Но скорее всего подерутся все-таки, война не на жизнь, а на смерть, можно наблюдать сквозь стекло, и понадобится всего одна тетрадка.