По поводу ее собственного будущего у Барти все еще не было ясности. Селия заговорила о ее работе в издательстве и, что удивительно, почти сразу же согласилась взять Барти. Конечно, Селия в тот момент находилась в странном состоянии: отрешенная и слегка подавленная. И в то же время необычайно красивая. Облегающее белое шелковое платье прекрасно сочеталось с ее загорелой кожей, а темные волосы таинственно поблескивали в свете свечей. Селия была удивительно красива.

И молода… Намного моложе, чем дорогой старый Уол…

– Девочки, мне нужна ваша помощь.

К завтраку в номере парижского отеля «Георг V», где они остановились, Оливер вышел один. Близняшки, которым не терпелось помчаться по магазинам, посмотрели на отца с некоторой тревогой.

– Помощь в чем? А где мама?

– Вашей маме нездоровится, в том-то все и дело. И…

– Маме нездоровится? Но она никогда не болеет.

Это было правдой. Отличное здоровье Селии относилось к числу семейных легенд. Единственным ее телесным нарушением была тенденция к выкидышам, но подобные беды остались в прошлом и уже не беспокоили ее.

– Да, а вот сегодня ей плохо. Вечером она поела устриц и…

– Боже мой, – передернула плечами Венеция. Она сама однажды отравилась устрицами и с тех пор не могла на них даже смотреть. – Я ведь ее предупреждала. Бедная наша мамочка.

– Как видишь, она тебя не послушалась. Ей действительно плохо. Я вызвал врача, и сейчас он с ней. Конечно, ничего опасного нет, но мне сегодня нужно, чтобы кто-нибудь исполнял роль хозяйки за столом. Я пригласил Ги Константена и его главного редактора в «Максим», и одному мне просто не обойтись.

– А почему? – искренне удивилась Адель. – Вы же будете говорить о своих делах. И потом, где Джайлз?

– Он поехал на склад издательства. Поймите, это жест светской учтивости, – теряя терпение, сказал Оливер. – О делах мы вдоволь наговоримся утром, а в «Максиме» будет непринужденная встреча, никаких серьезных разговоров. Мне хотелось бы, чтобы вы там тоже были. Желательно обе, но кто-то одна – обязательно.

– Но, папа…

– Венеция! – В голосе Оливера появилась несвойственная ему жесткость. – Я редко прошу вас обеих о помощи. Мы с матерью потратили немало времени и сил, обеспечивая вам легкую и приятную жизнь. Вы прекрасно провели время на Лазурном Берегу и в течение ближайших нескольких месяцев никаких затруднений в вашей жизни тоже не предвидится. А теперь я хочу знать, кто из вас проявит достаточно доброты и великодушия и отправится со мной в «Максим» на обед?

Близняшки переглянулись.

– Мы обе, – сказали они.

В издательство Константена сестры приехали к назначенному отцом времени – в половине первого. Они все-таки успели пробежаться по магазинам и забросить покупки в отель. Осторожно заглянули в комнату к матери. Селия спала. Возле нее дежурила сиделка. Увидев близняшек, она приложила палец к губам.

Издательство оказалось весьма приятным местом, больше похожим на жилой дом, чем на конторское здание. Находилось оно во дворе, в нескольких шагах от авеню Опера. Массивные двойные двери открывались в сводчатый вестибюль, откуда на верхние этажи вела красивая двойная лестница. Консьерж, которому явно было скучно, направил сестер на второй этаж, где их попросили обождать. Минут через пять из кабинета вышли их отец, Ги Константен и еще один мужчина.

Ги Константену было лет сорок пять. Невысокого роста, худощавый и по-французски учтивый. Его темные волосы успела тронуть седина. Кожу покрывал загар. Костюм и рубашка француза были безупречны. Его спутник заметно от него отличался. Адель смерила этого человека взглядом и потом призналась Венеции: «У меня прямо кишки в бока вгрызлись». Второй француз тоже был загорелым и темноволосым, но намного выше Константена. Черты лица не отличались правильностью, будто их лепили наспех, а потом так же спешно разглаживали. Адель подумала, что он, скорее всего, еврей. У него были очень темные, почти черные, буравящие глаза, крупный нос и высокий лоб. Густые черные волосы тяжело падали на плечи. Его полный рот больше походил на девичий, однако остальные черты лица были ярко выраженными мужскими. Его улыбка, неожиданно очень яркая, обнажила совершенно белые, хотя и несколько кривые зубы. Он пожал руку сначала Адели, затем Венеции. Рука была костлявая, теплая и очень сильная.

– Люк Либерман, – представился долговязый, слегка поклонившись. – Я главный редактор в издательстве Константена. Enchanté, Mesdemoiselles[6].

– Как поживаете? – спросила Адель.

У нее по непонятной причине слегка кружилась голова. Люк Либерман был не из тех мужчин, которыми она восхищалась. Его одежда оставляла желать много лучшего: мятая, неуклюже сидящая. Рукава пиджака были слишком коротки, а брюки, наоборот, слишком длинны. Адель ждала, что головокружение прекратится, но оно не прекращалось.

– Меня очень огорчило, что ваша maman больна. Надеюсь, сейчас ей лучше?

– Она спит, – ответила Венеция. – Мы заглядывали к ней.

– Великолепно! – сказал Ги Константен, произнеся это слово совершенно по-французски. – Сон как раз то, что ей нужно. А теперь, как я подумал, вы захотите осмотреть наше весьма красивое здание. Перед уходом. Нам с вашим отцом еще нужно поговорить. Люк будет вашим гидом.

Адель, которая обычно была равнодушна к архитектурным красотам, сказала, что с удовольствием осмотрит здание. Венеция кивнула, но с меньшим энтузиазмом.

– А здесь у нас зал заседаний, – сказал Люк Либерман, церемонно открывая дверь. – Не правда ли, красивый?

– Надо же, – выдохнула Адель. – Божественная красота.

– Почти, но я с вами согласен, – ответил Люк. – Мне думается, сам Господь мог бы создать это помещение, если бы у Него нашлась свободная минутка между отделением света от тьмы и сотворением живых существ. А потом Он, наверное, остался бы доволен творением рук своих в Париже.

Близняшки нервозно хихикнули. Должно быть, француз шутил. Но его лицо оставалось серьезным, а они совсем не привыкли к утонченным интеллектуальным шуткам. Они вдруг почувствовали себя глупыми девчонками, оказавшимися там, где таким не место. Ощущение было новым; прежде ничего подобного они не испытывали.

– Я так и думал, что зал вам понравится. А разве ваш отец не рассказывал вам о нем?

– Конечно рассказывал, – ответила Адель.

Она смутно помнила, как отец, сидя за обеденным столом, рассказывал им об этом удивительном зале, уподобляя само здание короне, а зал – бриллианту в ней. Отец что-то говорил о великолепии стиля модерн, об удивительном потолке, потрясающей красоты камине, лампах Тиффани, изысканных обоях, бесподобном столе и стульях, кажущихся вырезанными из стекла. Тогда Адель слушала отца вполуха, позволяя мыслям разбредаться и ожидая, пока он заговорит о более приятных и понятных вещах: платьях, портных, пикниках и вечеринках и на какие из них ей и Венеции стоит принять приглашение. Сейчас Адель вдруг подумала, что ей необходимо научиться быть более внимательной и рассудительной, если она намерена заинтересовать собой таких людей, как Люк. Мда, заинтересовать Люка. Пожалуй, никогда еще ей так не хотелось привлечь к себе мужское внимание.

– А теперь не пройти ли нам в архив? – спросил Люк.

– Я… Можно мне посидеть здесь? – ослепительно улыбаясь, попросила Венеция. – Утром, когда я бежала вверх по лестнице, то споткнулась и слегка ушибла лодыжку. Мистер Либерман, вы не возражаете, если я подожду вас здесь?

– Пожалуйста, зовите меня просто Люк. Конечно же, я désolé[7] этим. Но я понимаю. Сочувствую вашей неприятности с ногой. Надеюсь, она не очень болит?

– Нет, не волнуйтесь. Просто мне трудновато много ходить. Я посижу здесь, а потом вы зайдете за мной. – Венеция улыбнулась французу и обменялась с сестрой понимающими взглядами.