— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Можешь говорить, что ты — Железный Густав, хоть это, по-моему, и не очень красиво, но звонить направо и налево, что фрау заведующая твоя дочь…
— Я всегда говорю «фролин заведующая», — разве ты уже была замужем, Зофи?
Так они препирались. Зофи зеленела от злости, а отец сохранял неизменное благодушие. Старческая болтливость, тщеславие, злоба… О, с каким наслаждением она бы от него избавилась!
«Хоть бы мне от него избавиться! — частенько думала Зофи и тут же мысленно добавляла: — Но только по его собственному желанию».
Она пыталась отделаться от отца окольными путями. Прогулки больных становились все реже, старику все чаще приходилось возить уголь, и золу, и мочу в пробирках, чего он особенно не выносил.
Но если Зофи была коварна, то старый извозчик был хитер. Иногда ей казалось, что отец видит ее насквозь, словно она стеклянная — тоже чувство не из приятных. К тому же, по свойственной ей педантичности, она изводилась оттого, что экипаж и лошадь, стоившие таких денег, не находят достаточного применения в хозяйстве. Она даже взяла за правило лично пользоваться выездом, хотя ей было бы во сто раз приятнее ходить пешком, В этом отношении Зофи напоминала тех посетителей ресторана, которые, заказав невкусное блюдо, стараются съесть все до крошки, раз уж все равно надо платить.
Итак, пролетка везла ее от одной лавки к другой, но слишком приятными эти поездки ни для возницы, ни для везомой не были: Зофи находила, что они еле плетутся, что отец чересчур обстоятельно разворачивается, привлекая внимание зубоскалов: «Гляди-ка, а ведь и впрямь карета! Не иначе как ее везут в Этнографический музей!» И Зофи сидела в своем полуландо, кипя от злости, в вечном напряжении, — того и гляди, дойдет до взрыва!
Так оно и случилось: однажды Зофи с утра приказала отвезти себя на вокзал. Отцу было назначено подавать к девяти, и он подъехал точно в срок. Но как всегда в большом хозяйстве, Когда его глава уезжает хотя бы всего на несколько часов, — в последнюю минуту возникли задержки, и только в девять часов двенадцать минут Зофи села в пролетку.
— Поехали, отец!
— Девять часов двенадцать минут, — предупредил ее Железный Густав. — Пожалуй, нам уже не поспеть, Зофи. Поезжай лучше на подземке.
— Мы непременно поспеем. Не жалей только кнута. Мы должны поспеть, отец! Поехали!
— Боюсь, ничего не выйдет!
— Давай не канителься, отец!
— Как знаешь, Зофи, а уж потом не ругай меня, если не поспеем.
— Если не поспеем, значит, ты это сделал нарочно, мне на зло!
— Не говори такого, Зофи! Ты просто не в духе. Зачем мне делать тебе на зло? Я сроду таким не был!
И отец хлестнул Вороного; гнал, будто настоящий Блюхер, все время на резвой рыси; удачно проезжал через перекрестки, выбирал более спокойные боковые улицы; Зофи должна была убедиться, что отец делает все, чтобы вовремя доставить ее к поезду.
Наконец он обернулся и сказал с гордостью:
— Кажется, мы все-таки поспеем. Блюхеру, видно, приятнее везти тебя, чем золу и мусор.
— Гони, не задерживайся! — крикнула она злобно.
— Да куда же — на красный свет, что ли? — возразил отец, ничуть не задетый; но он сразу же тронул коня, едва загорелся желтый свет.
Зофи сидела позади, злясь оттого, что пожалела деньги на подземку, и оттого, что отец был прав — они выехали с большим опозданием, — и оттого, что он ничуть не сердится, а делает все, чтобы вовремя доставить ее на вокзал, — она злилась на себя, на экипаж, на его назойливое дребезжание, а главное, на то, что она все еще не избавилась от старика!
Так домчали они до Потсдамерплац. Оставалось всего несколько шагов, авось они поспеют вовремя.
— Ай да мы с Блюхером! — торжествовал отец и повернулся к ней сияя.
Она против воли кивнула ему.
Посреди площади желтый свет сменил потухший красный.
— Н-но, Блюхер! — гаркнул отец. Вороной из боковой улицы вывернулся на площадь и въехал в кучу автомобилей, автобусов, экипажей и грузовиков. Еще минута, и он вынесет их в узкую улочку, ведущую к вокзалу. Но вдруг он замедлил шаг и явно ладил остановиться…
— Пошел, Блюхер, пошел! — заорал на него старый извозчик. — Поезжай, старина! — И дочери через плечо, с тревогой: — Он не хочет…
— Что не хочет? — возопила она.
Но Вороной стоял как вкопанный, еще немного, и на пролетку налетела бы машина. Шофер — ну ругаться, на его крики прибежал регулировщик, вмиг образовалась пробка, а Вороной стоял среди всеобщего смятения и преспокойно прудил…
Отец ругался, шоферы ругались, шупо ругался. Кто-то схватил Вороного под уздцы, чтобы отвести в Сторону, но не тут-то было, Блюхер стоял железно и — ссал…
Для заведующей клиникой Зофи Хакендаль, незамужней девицы не первой молодости, это был словно один из тех ночных кошмаров, когда видишь себя раздетой или полуодетой в обществе безукоризненно одетых людей…
Оказаться на Потсдамерплац, в центре движения, где и без того каждый пялится на тебя, потому что ты одна едешь в конном экипаже среди множества машин — да еще стоять намертво, когда все кругом в движении, а тут эта несчастная тварь вздумала справлять свою нужду! Зофи казалось, что она уже долгие минуты слышит это несносное журчание, а стоило глянуть вбок, как она видела обильную, хлещущую струю… Кругом смеющиеся, издевательские, разъяренные лица, и она в своем полумонашеском одеянии — мишень для этих насмешек и ехидных взглядов! Хорошо еще, что она не чувствует себя скованной, как бывает во сне! Нет, она владеет ногами и руками!
— Господин вахмистр! — обращается она к шупо. — Помогите мне, пожалуйста, сойти на тротуар.
— С удовольствием, сестра! — отвечает шупо. — Пойдемте! Я понимаю, как вам неприятно!
— Куда ты, Зофи? — обернулся с козел отец. — Он уже кончает. Скотина-то не виновата. Раз нужно, так нужно…
Она видит, что кругом смеются.
В тот вечер она расторгла договор с отцом. Ей — очень жаль, но эта неудачная поездка — а главное, он поставил ее в такое положение, — нет, это значило бы слишком многого требовать от ее пациентов.
— А также от тебя! И от твоей кассы, — подхватил отец. — Давай не надо, Зофикен! Ты уже давно норовишь от меня отделаться, думаешь, я не заметил? Да только не грех узнать, способна ли рыба ссать. Давай же замнем этот разговор. Я вас вырастил без всякой помощи, и мать я тоже прокормлю без всякой помощи. Главное, не воображай, будто можешь втереть мне очки. И хоть бы тебя с твоей клиникой раздуло, что все твое Шарите, для меня ты останешься все той же маленькой стервой. Спокойной ночи, Зофи!
И Хакендаль вернулся к своему извозчичьему ремеслу. Пусть и не слишком охотно — но с ним было так же, как с Блюхером: раз нужно, так нужно! Таким-то образом и довелось ему увидеть на вокзале Ваннзее французскую гостью.
3
Ремесло извозчика окупало себя теперь чуть лучше, чем в последние годы. У людей вдруг завелись деньги, дела их стали поправляться, безработица пошла на убыль. После долгой засухи дождь иностранных займов пролился на пожухлые посевы. Зазеленели всходы и быстро пошли в рост. Однако людей беспокоило, надолго ли хватит живительной влаги. Никто особенно не верил в этот внезапный расцвет. Жили словно на тепличном положении: как бы не задул холодный ветер.
Но как раз то, что люди не верили своему счастью, благотворно отзывалось на извозчичьих заработках. Все словно торопились истратить привалившие им деньги. Они жгли людям карманы, с ними легко расставались. Так появилась возможность тратиться и на баловство. На Железного Густава с его Блюхером опять возник спрос — не бог весть какой, но им хватало.
Да оно, пожалуй, и лучше, что работы было не слишком много. После службы в клинике у Хакендаля пропал былой азарт — заработать во что бы то ни стало. А возможно, сказывался возраст: сидя на козлах, он частенько клевал носом. «Если и не попадется седок, — думал он, — как-нибудь обойдемся… Справлялись же мы до сих пор, авось и дальше справимся. Тем более что стоит мне захотеть…»
