По вечерам он ходил в кино – один.

Он заговаривал с женщинами на улицах, некоторые были не прочь продолжить знакомство. Надолго запомнилась рослая брюнетка с откушенным левым соском. Она требовала, чтобы он жестоко с нею обращался, и он с наслаждением избивал ее до полусмерти. После расставания он еще долго вспоминал коричный запах ее кожи. Была еще одноногая пьяница, немыслимо гордая и готовая на чудовищные унижения ради него (и он равнодушно соглашался на это). Однажды в каком-то подвале, выпив для храбрости, она попыталась убить его, но лишь поранила. Он милосердно задушил ее и закопал в куче угля.

Изредка он заходил к бывшей жене, раза два или три оставался ночевать, но вид старой квартиры, сотен книг любовно подобранной библиотеки не вызывал у него никаких чувств.

По ночам он смеялся во сне, но не верил женщинам, когда они ему об этом говорили. Снилась вода. По утрам он сочинял стихи, но листки с записями непременно сжигал.

Каждую субботу он ездил к морю. Подолгу сидел на песке с закрытыми глазами, лицом к прибою, и нельзя было понять, спит он или бодрствует. В конце июля он обосновался в приморском городке у новой подруги. Новую работу он искать не стал. Кое-как позавтракав, отправлялся на берег, а как только установилась жара, стал и ночевать на песке в нескольких метрах от воды. Он перестал обращать внимание на свою внешность, ходил в лохмотьях, вызывая недоуменные взгляды блюстителей порядка. В августе он окончательно перебрался на пляж, устроив себе логово между валунами. Ползал по мокрому песку, уже без помощи рук, оставляя глубокий извилистый след. Иногда женщина, с которой он жил, приносила ему еду, но чаще он сам добывал пропитание, охотясь на мелководье за камбалами. С каждым днем он заплывал все дальше и плавал все уверенее. Наконец 12 сентября на закате дня он почувствовал, что достаточно надышался этим воздухом, и, сверкнув чешуей, скрылся под водой.

Втайне мы все хотели бы жить в воде, а некоторые наверняка предпочли бы обитать в фонтанах. Я отличаюсь от этих людей только тем, что осмелился осуществить потаенную мечту. Я выбрал фонтан на площади у кинотеатра «Россия». Конечно, я отдавал себе отчет в трудностях задуманного дела и потому нисколько не удивился, когда спустя полчаса дворники и милиционеры объединенными усилиями попытались удалить меня из фонтана. Я вцепился в железное кольцо у подножия каменного цветка и кое-как отбился, лишившись, однако, пиджака и рукава от рубашки.

В воде было хорошо.

Вскоре собралась толпа. Разумеется, люди смеялись. Мужчины выразительно крутили пальцем у виска. Дети бросали мне конфеты и кусочки хлеба.

Наконец подъехала машина «Скорой помощи». С дюжими санитарами я едва справился. Труднее оказалось с врачом – пожилым человеком с потухшими глазами. Сначала он попытался убедить меня, потом обругал, не повышая голоса. Я отвечал сдержанно или отмалчивался.

Доктор присел на низкий гранитный парапет и предложил мне сигарету.

– У вас есть семья? – мягко спросил он.

– Да. Дочка замужем. Сын вернулся из Афганистана, правда, без ноги. А у вас?

Уже прощаясь, он как-то вскользь поинтересовался, почему я избрал именно фонтан, а не, скажем, море.

– Да ведь это все равно что вернуться в материнское чрево! – воскликнул я. – Недостижимая, а может быть, и опасная мечта. Чтобы жить в море, надо обладать безмерной храбростью и абсолютным самоотречением. Надо отречься от своего прошлого. Увы, это не для меня.

Первый месяц, как я и предполагал, оказался самым тяжелым. Каждый день меня пытались вытурить из фонтана, то и дело отключали и спускали воду, так что приходилось часами лежать на бетонном дне. Донимали и зрители. Однажды ночью пьяные хулиганы забросали меня камнями. Но постепенно жизнь наладилась. Обеды мне носили из соседней кафешки. Изредка навещал доктор – тот самый, с потухшими глазами. Мы беседовали. Чтобы сделать мне приятное, доктор залезал в воду, но так, чтобы не возбудить общественного возмущения.

Со временем я стал достопримечательностью, которую даже стали показывать туристам. Один гид-зубоскал прозвал меня Самсоном, сравнив со скульптурой знаменитого петергофского фонтана. Как всякая нелепость, шутка пришлась по вкусу и была тиражирована.

Заезжая эстрадная звезда упросила меня сфотографироваться с нею на память. Уже через неделю я увидел майки и пластиковые сумки с этой фотографией. Предприимчивые дельцы наладили выпуск значков с моим портретом. Как-то неожиданно я оказался в центре некоего бума. В городе возникли группки молодых людей, называвших себя «фонтанерами» (что за нелепость!), – они разгуливали босиком, часами просиживали, опустив ноги в воду, вели себя дерзко, презирали зубную пасту и писали стихи без рифмы. Их девушки, раздевшись донага, пытались пристроиться рядом со мной, но я отвергал саму мысль о сближении. Быть может, напрасно. Хоть этим можно было бы оправдать звучавшее в мой адрес обвинение в безнравственности.

Иногда приходил сын. Он не осуждал меня. Мы болтали о том о сем. Сыну и принадлежала мысль отпраздновать мой день рождения. Собрались друзья, еду и напитки разложили на парапете, пели хорошие песни. Мы славно провели время. Никто не швырял окурки в воду.

От доктора, а потом из газет я узнал, что у меня появились последователи не только в нашем городе, но и за границей. Между нами завязалась переписка. Особенно активно писал человек из фонтана Треви. Французские газеты называли нас «братством самсонитов». Немецкие и шведские самсониты примкнули к движению «зеленых» и стали играть заметную роль в политике. Турецких самсонитов привлекли к судебной ответственности за нарушение общественной нравственности и коммунистическую пропаганду. Самсонит из Андорры установил мировой рекорд безостановочного плавания в фонтане и попал в Книгу рекордов Гиннесса. Пестрое, разрозненное движение вскоре раскололось на многочисленные течения, секты и ереси. Были такие, кто предпочитал жить только в тех фонтанах, которые были шедеврами искусства. Были аскеты, которые сворачивались клубком в питьевых фонтанчиках (иногда их называли столпниками). Иные устраивались на жительство в канализационных или водопроводных трубах – они щеголяли своим фанатизмом. Были самсониты-одиночки и те, кто жил в фонтанах семьями…

Митинги, зеваки, подражатели, интервью… Все это утомительно и бесплодно. Если б не привычка, я давно сменил бы фонтан на другой – мне предлагали гораздо более престижные и удобные сооружения. Подумывал я и о скромном лесном ручье или небольшом озерце, но доктор отговорил меня от этой затеи: «Не то у тебя здоровье, чтобы пускаться в новые авантюры». Не без сожаления я был вынужден с ним согласиться. Я стал чувствительнее к перепадам температуры воды, иногда меня мучили простуды.

На исходе весны я принялся за дневник с тайным подзаголовком «Записки Самсона-самсонита. Без иллюзий».

Как-то незаметно начался спад «самсонизма». Некоторые братья и сестры покидали фонтаны, другие обиженно молчали. Дольше всех держались самсониты в тех странах, где они подвергались преследованиям и гонениям. Учуяв изменения конъюнктуры, туристические фирмы пересмотрели маршруты, после чего движение самсонитов приказало долго жить. Это был последний удар. Остались только люди, пришедшие в фонтаны по глубокому внутреннему побуждению. Среди них был и обитатель фонтана Треви. Я получил от него письмо, исполненное жалоб и тоски по морю, но, по недолгом размышлении, отвечать на него не стал. Все чаще я впадал в прострацию, часами лежал без движения, погрузившись в размышления об океане. Кто-то ведь должен мечтать о большой воде. В один из таких дней мой друг доктор растолкал меня и показал газету с сообщением о моей кончине после тяжелой продолжительной болезни. Мы от души посмеялись.

Вскоре, однако, я стал замечать, что люди проходят мимо фонтана и смотрят на него так, словно меня там и не было. Никто не откликался на мои обращения. Я рассказал об этом сыну.