Ребята на другом берегу разлеглись как кому удобней, устроились, приготовились ждать. Заодно удовольствие получить от того цирка, какой могла продемонстрировать Светлана Аркадьевна. Она судорожно вздохнула и заставила себя сделать один шаг, другой, третий. Но не смогла дойти до того места, где останавливался Рябцев. И назад вернуться не представлялось возможным. Между тонкими досками настила и так были широкие щели, сквозь которые виднелась бегущая, шумная вода. Доски и так сильно прогибались под ногами. А тут ещё одна из досок затрещала под пяткой, с сухим щелчком сломалась. Светлана едва успела переступить на другую доску, покрепче с виду. Теперь она оказалась на краю моста, под которым неслась чем-то смертельно пугавшая её быстрая река. Мост сильно раскачивался от лёгкого, в общем-то, ветерка. Светлана обеими руками вцепилась в верёвку, настил перекосился в её сторону, заскользил из-под ног. Она, в тихой истерике, закрыла глаза и замерла. Как сквозь вату до неё долетали слабые звуки. Догадалась - ей опять кричали. Смысла слов она не улавливала, поскольку слов толком не слышала, одни звуки. Оцепенела от страха. Через непродолжительное время мост перестал сильно раскачиваться, загудел. Она ощутила, как он просел ближе к воде, как гнулись доски. Явно кто-то шёл. Услышала злой, жёсткий голос:

- Немедленно открой глаза, истеричка!

Она подчинилась. Дубов стоял совсем рядом. Недовольный её поведением. Сердито глянул ей в глаза и… увидел то, чего не ожидал. Выражение его лица начало стремительно меняться. Он всё понял: ужас, парализовавший её ноги, панику, охватившую и парализовавшую мозг. И пожалел. Мягко произнёс, продолжая обращаться на “ты”:

- Не смотри по сторонам. Не смотри под ноги. Вообще закрой глаза. И ничего не бойся.

Светлана опять послушалась. Почувствовала, как резко качнулся мост от его шага. Вскрикнуть не успела. Его руки обхватили её, приподняли над досками. Так, в охапке, он тащил её вместе с рюкзаком на другой берег. Мост трясся, раскачивался. Слышалось повизгивание прогибающихся досок. Светлана боялась. Теперь больше умом, чем заячьей своей душой. В руках у Павла Николаевича было надёжней. Паника отступила.

Дубов шёл осторожно и, в то же время, насколько позволительно, быстро. Сам прекрасно понимал, что под двойной тяжестью не только доски могут обломиться, могут лопнуть скрепляющие их верёвки. Он молчал, напряжённо пыхтел. Сойдя с моста, не успев поставить Светлану на землю, натужно выдохнул:

- Вот и всё. Открывай глаза, глупенькая.

Светлана стояла на твёрдой почве, с испугом и восхищением взирала на Павла Николаевича. Рядом мелькали весёлые лица. Её щупали, теребили, поздравляли. Снова посыпались шутки. Люська, придерживая за талию, повела её в тенёк, присесть, отдохнуть, выйти из стресса. Светлана порывалась вернуться, оглядывалась на Павла Николаевича. Он отряхнул брюки, футболку, вытер со лба пот. Всё так же мягко посоветовал ребятам:

- Не трогайте сейчас Светлану Аркадьевну. Ей надо прийти в себя.

Его послушались сразу. Отползли подальше. На какое-то время затихли. Слышался только негромкий ровный гул. Как на ином уроке. Этот гул часто вызывал у Светланы воспоминание о пасеке. Её водили на пасеку пару раз. Давно, в детстве, на даче.

Она лежала в тенёчке на траве и следила взглядом за Павлом Николаевичем. Он вернулся к образу чужого, сухого и жёсткого человека. К Светлане не подходил. Старался не смотреть в её сторону. Если они случайно встречались взглядами, тут же недовольно отворачивался. Ей взгрустнулось. Павел Николаевич попытался от неё спрятаться. Жалел о своей ночной откровенности. Поздно. Многое она успела заметить, как бы он ни маскировался. Успела. Может, он и не рыцарь без страха и упрёка, но крохи рыцарского в нём, без сомнения, есть.

- Не пялься на него, как дура, - шипела тем временем Люська, обмахиваясь листом лопуха. Утро было в самом разгаре, но парило невыносимо. У Люськи лицо покрылось бисеринками пота. Лопух спасал мало. Лист был огромным, пыльным. С ржавыми пятнами по краям. На черенке копошилась уйма меленьких чёрных насекомых. Такая гадость.

- Люсь, брось этот лист немедленно, - поморщилась Светлана. - А если эта мерзость, да, да, эта, тебя покусает?

Люська от неожиданности выронила лопух. Испуганно захлопала короткими ресницами. Неожиданно вся ссутулилась, скукожилась, отвернулась от Светланы.

- Люсь, ты чего? - растерялась Светлана. - Ну чего ты? Никто тебя не покусает. Я не хотела тебя пугать. Они такие противные, эти чёрненькие…

Люська трясла головой, не желая поворачиваться. Дёргала плечами, вырываясь у Светланы из рук. Несколько раз хлюпнула носом.

- Обо мне ещё никто ни разу не позаботился, - глухо пояснила она.

Светлана обомлела. Руки опустились сами собой. И от Люськиной реакции, и от Люськиного признания. Никто и не думал заботиться. Сказала просто так. Противно было смотреть на грязный лопух с корочкой из насекомых. Да разве это за забота? Смех один. Нехорошо как получилось. Но теперь уж точно надо иногда заботиться о Люське. Как человек идёт по жизни без чьих-то о нём хлопот и беспокойства? А родители? А сестра? Ведь у Панкратовой есть сестра. А друзья? Она, получается, никому не нужна, не интересна?

- Знаешь, - задумчиво промолвила Светлана, осознавая, что не лжёт ни капли. - Мне не нравится как тебя все зовут. Все хорошие люди придумывают близким особенные имена. Я тебе тоже придумала. Можно, я буду звать тебя Люлей?

Несомненно, столь значительная идея родилась у Светланы под воздействием “Повести о Павле”. Звал же этот Костя свою любимую Лёкой. А Светлана будет называть подругу Люлей. Не плагиат, не заимствование - подражание хорошему.

В ту же минуту Дубов, про которого Светлана ненадолго забыла, зычно скомандовал: “Подъём!” Все зашевелились, вставая. Люська тоже вскочила. Стараясь не оглядываться на Светлану, пошла к своему рюкзаку. С предложением подруги не согласилась. Но ведь и не отказалась?

Колонна строилась. Писк, визг, крики, возня, выталкивание из строя на обочину. Вот так и пошли. Нестройно и громко. Светлана ковыляла последней, на этот раз добровольно выполняя обязанности замыкающей. На руку было. Во-первых, пятки горели огнём. Идти больно. Во-вторых, хотелось остаться наедине со своими мыслями. Побыть одной. Чтоб никто не дёргал. В-третьих… Дорога к станции оказалась необыкновенно красивой. Можно идти, любоваться, и никто не пихнёт в бок локтем с воплем “Красотища!”. Рыжий, плотно утоптанный песок под ногами и бегущие по нему кружевные от солнечных пятен тени. Ветви орешника с широкими, мягкими тёмно-зелёными листьями сплелись над головой нескончаемой аркой. По обочинам дороги - заячья капуста. Поспевающая земляника то розовато-белым, то бордовым в крапинку бочком выглядывает из низкой травы. Стрекозки шныряют. Светлана не любила землянику. В смысле, есть её не любила. Кислая. Но смотреть на неё любила. И аромат вдыхать. Наберёшь полную пригоршню, сунешь туда нос - дурма-а-а-ан!

Группа оторвалась, ушла вперёд. Светлана не жалела. Ей показалось совершенно замечательным идти одной. Слушать птиц. Днём они, выясняется, поют иначе, чем утром. По-другому. Совершенно замечательно полной грудью вдыхать свежий, чистый воздух. Время только близится к полудню, а уже пахнет прогретой, пропитанной солнцем смолой, сосновой хвоей. Точно сосновые запахи. Ни с чем не перепутаешь. Потянуло мятой. Пахнуло чем-то сладким, медовым. Голова кружится. Маленькой Светочке бабуля рассказывала, что травы, цветы начинают сильно пахнуть перед дождём или грозой. Значит, будет дождь. И роса не выпала. И клевер листочки складывает. Жаль. Надо как-нибудь приехать сюда одной. Или позвать Дрона с Лёхой. Правда, Юрку не скоро выпишут. Без него со Скворцовым порой невыносимо. Значит, одной. В хорошую погоду. Побродить по лесу, посидеть на берегу реки. В городе она тёмная, грязная, тяжёлая, вяло плещущая. Здесь - чистая, лёгкая, звонкая. Хоть мелкая и не больно широкая. Надо приехать непременно. Вот только когда?