Незабвенная ночь в Баянии 1920.
Черной пастью хохочут забытые стены
Во дворце из осколков чудес,
Где ласкаются змейкой миазмы измены,
Где позорный покоится блеск.
Оставайтесь, забытые старые стены
Зацелованных мною гетер!
На душе поднимаются мутные пены
И отныне ваш принц — Агасфер!
Среди целого моря кровавых тюльпанов
Я лелеял капризный цветок,
Оттого, что он — бледный и хрупкий, и пьяный
Оттого, что он так одинок.
Но цветок заласкали миазмы измены —
И души развернулся палаш.
Хохочите же, старые, черные стены
Хохочите! я больше не ваш!
Верю, промчатся кровавые зори,
Грохоты пушек и звоны стальные,
Стихнет рычащее пенное море,
Грянет хоралами Ave Maria!
Пушкам на смену взгрохочут поэты,
Встанут над миром пророки святые,
В трубы великие будет пропето
Наше вселенское Ave Maria!
В радостях новых сердца затанцуют,
В памяти стухнут пожары былые,
Ангелы свесят с небес «аллилуйя»,
В сердце откликнется «Ave Maria»!
Выскоблен мозг из гнилой скорлупы
И продавлен сквозь пальцы уличных стоков.
Мир, как всегда, был жесток,
Назвав этот вымысел глупым.
Брошенный вами пятак был смешной заплатой
На моих глазах, разорванных ужасом,
Ломаясь отблеском в талых лужах,
Ваш Пьеро танцевал за плату.
Но душа, одурев от духов кокоток,
Поскользнувшись, упала в снег расколотый,
И под топотом ног, как ударами молота,
Холод выковал шрамы хохота.
Сгорбившись скорбно под яркой вывеской,
Обещавшей солнце средь ночи,
Я понял: сегодня ослепший зодчий
Может и меня из терпения вывести.
Я встал, шатаясь, зубами лязгая
От наглой простуды, родившей город,
И сквозь обросшее веригами горло
Выдавил покрытую цвелью сказку:
«Стебли-корабли выростают за морем!
Ждала царевна своего любимого,
Глядя на кольцо с пятном рубина,
Песня сливалась с вещим маревом.
Белые чайки вдали мерещатся,
Белые крылья, несущие ветер,
Царевна прялку седую вертит,
А волны ищут крабов в щелях.
Камни расчесывают вяло пену,
Туманами стынут над морем напевы.
Год за годом ждет седая царевна,
Когда из-за моря вернется пленник…»
И вы, решив, что болью выцветшей
Я закрыл гниющую рану, Сказали:
«Солнце и вправду встанет!
Ну, будьте же милым рыцарем!».
И решив, что нашли слепого котенка,
Ищущего в слякоти теплое вымя,
Вы хотели нежность на что-нибудь новое выменять,
Чтоб стереть свой облик поденный.
Ваши руки теплы и ласковы,
А уста — орхидея в нелепой витрине,
Ну, так знайте — смех мой стынет,
Этим проклятьем давно я скован…
Тает снег, ногами размятый,
Кто поверит в глупый вымысел?
Завтра грубый метлою выметет
Труп Пьеро, набитый ватой.
Ваш пятак был смешною платой…
Но не бойтесь — из грязных клочьев
Ваш любимый ослепший зодчий
Выкроит ярче заплаты.
У вас елка, а у меня сердце выскребли
И посыпали затхлым мелом.
У вас елка, а я для вас только выскочка
В выкрике бессмысленно-смелом.
Вы зажгли огни, вы веселы
Простоквашу посыпав улыбками,
А я на вашей елке повесился,
Как вы вешаете золотую рыбку.
И высунув язык, распухший до боли,
И глаза, совсем рачьи,
Я мечтаю о вате, что ли,
В ней утопить свое сердце собачье.
У вас елка, но я плюю на вас,
Потому что я повесился,
На вас падают гнойные слюни,
И в них вам как-то тесно.
У вас елка, я это знаю,
Потому мое сердце и выскребли…
О, этот снег из ваты не тает
Даже в яркой искре моего Я.
