– Я в порядке. Просто хочется добраться поскорее.

И внезапно понимаю, что это правда.

По дороге Чэй упомянул, что Палома живет в глинобитном домике. Но мы уже час как съехали с шоссе и трясемся по ухабистой грунтовке. Освещения нет, если не считать луну. Я устала щуриться и вглядываться в мелькающие постройки, пытаясь понять, какая из них принадлежит Паломе.

Жилищ из саманного кирпича здесь полно. Впрочем, попадаются и деревянные, есть трейлеры, но в основном стоят именно саманные, что придает местности типичный вид мексиканской деревушки-пуэбло.

В Нью-Йорке – небоскребы и старые здания из бурого кирпича, на северо-западе тихоокеанского побережья любят обшитые досками фасады. В Южной Калифорнии есть всего понемногу, хотя преобладает средиземноморский стиль. А в Нью-Мексико предпочитают простые прямоугольные домишки с плоскими крышами. У них чуть закругленные углы, и глина напоминает пропеченную землю.

Чэй не останавливается, и пикап минует одно здание за другим. К тому времени, когда он наконец тормозит перед высокими голубыми воротами в гладкой изогнутой стене, я настолько взвинчена от переживаний и всякой сладкой дряни, что и среагировать нормально не могу.

– Приехали, – говорит Чэй, улыбаясь мне той же доброй улыбкой, что и в начале путешествия.

Удивительно, но десять часов, проведенных за рулем рядом с надутым подростком, никак не повлияли на его настроение.

Чэй достает мою сумку, закидывает ее на плечо и жестом приглашает меня следовать за ним. Створки ворот пронзительно скрипят, когда их открывают. Чэй бормочет, что надо смазать петли, и пропускает меня вперед. Я застываю на вымощенной камнями дорожке.

Не хочу быть первой. Я не знаю, как выглядит Палома и какой у нее характер. Меня пронзает запоздалая мысль, что я могла бы использовать свободное время с большим толком. Я даже не попыталась выведать у него ее тайны и секреты, а лишь жевала, читала и грезила о призрачном смуглом юноше. Да уж, молодчина.

Хоть проси Чэя вернуться в «Феникс», чтобы преодолеть маршрут заново! Но едва я успеваю подумать об этом, как дверь дома распахивается и на пороге возникает женский силуэт.

– Ньета![11] – ласково восклицает Палома глубоким грудным голосом.

Но я не могу ее рассмотреть. Передо мной – просто темный абрис, очерченный желтоватым светом, падающим из комнаты.

Палома делает шаг по направлению ко мне и становится под лампой, висящей на террасе. Она поднимает тонкую руку и протягивает мне. В глазах у нее – слезы радости, щеки порозовели, она вновь повторяет:

– Внучка, моя дорогая внученька!

Неуверенно переминаюсь с ноги на ногу. Она такая крошечная, что я кажусь себе неуклюжей громадиной. Что мне делать? Ответить на рукопожатие – как-то формально, а к родственным объятьям я не готова. Теоретически я понимаю, что она – моя бабушка, но сейчас я вижу просто привлекательную и нестарую женщину. Ее нос и темные волосы похожи на мои. Правда, в прядях пробивается седина, которая поблескивает, как елочный дождик.

Поэтому я неразборчиво бурчу «здравствуйте» и умолкаю. Мне неловко за свою невежливость, но это – мой максимум на сегодня. Впрочем, если она и обиделась, то ничего не показывает. Продолжая радостно улыбаться, Палома подталкивает меня внутрь:

– Заходи, деточка! Уже поздно, да и холодно на улице, а ты приехала издалека. Я помогу устроиться на ночь. А завтра мы познакомимся получше.

Переступаю порог, отметив про себя, что Чэй идет за нами, а затем исчезает в глубине коридора. Я топчусь на ярком плетеном коврике, пытаясь одним взглядом изучить обстановку. Толстые стены, массивные косяки дверей, крепкие потолочные балки… В углу – камин, напоминающий улей, в нем – аккуратно разложенные дрова, которые наполняют помещение теплым ароматом мескитового дерева.

– Твоя мама права, – произносит Палома и направляется на кухню.

Подол хлопчатобумажного платья колышется вокруг лодыжек ее босых ног. Я невольно моргаю и вглядываюсь пристальнее. Но нет, по воздуху она не плывет, хотя в первую минуту именно это мне и померещилось.

– У тебя только глаза другие, а так ты – копия моего Джанго, – добавляет она и всхлипывает.

Мне становится неуютно. Единственная фотография отца, которую я знаю, была сделана в обычной фотокабинке много лет назад.

Мама сохранила всего три снимка. На первом красовался Джанго, на втором – сама Дженника с высунутым языком, а на третьем – они оба, с трудом втиснувшиеся в крохотную кабинку. Дженника – в ту пору подросток – пыжилась, изображая Кортни Лав середины 90-х годов. Обесцвеченные лохмы, темная помада и коротенькое платьице. Джанго театрально целовал в шею свою подружку, которая развалилась у него на коленях и хохотала.

Конечно, этот снимок мне ужасно нравился. Оба выглядели такими молодыми, беспечными и свободными! Но будоражило меня другое, то, что все может измениться в мгновение ока. Вот наглядное доказательство того, что твой мир однажды, безо всякой причины, переворачивается с ног на голову. И ты ничего не можешь поделать. Через три месяца Джанго погиб, а Дженника обнаружила, что беременна. Свобода и беззаботность навсегда покинули ее жизнь.

Я просила Дженнику отдать мне фотографии, но она лишь рассмеялась. Тогда я потребовала фотку с поцелуем, но она заупрямилась, а затем маникюрными ножничками отрезала самый верхний снимок. Таким образом Джанго перекочевал в мой бумажник, а остальные Дженника спрятала. Однако мама не подозревала, что, когда мы переезжали на новое место, я в первый же день отыскивала ее тайник. В общем, пока Дженника была на работе, я сидела, как завороженная рассматривая фото моих влюбленных родителей.

Палома возится с кастрюлей на плите. Она помешивает содержимое деревянной ложкой, которую периодически подносит к носу, чтобы вдохнуть ароматный пар. Решив, что все готово, наливает густую жидкость в кружку и протягивает мне:

– Выпей, ньета. Это хороший успокаивающий настой.

Мне не хочется признаваться в этом Паломе, но мне страшновато. А ведь в ней ничего угрожающего, и она совсем не похожа на ведьму, которую я себе представляла. Но быть здесь, в этом доме, где мой отец прожил шестнадцать лет и откуда сбежал в Калифорнию, чтобы там встретить мою мать, – очень странно. В конце концов я начинаю чувствовать себя не в своей тарелке.

Палома терпеливо держит передо мной кружку. Очевидно, она может стоять так часами, если понадобится. Делаю глубокий вдох и принимаю снадобье. Мои пальцы обхватывают гладкую глиняную ручку, и я чувствую волшебный влекущий аромат. А в следующую секунду понимаю, что кружка пуста. Палома забирает ее у меня и водружает на столик.

– Питье действует быстро, поэтому давай-ка я отведу тебя в спальню.

Ее теплая ладонь легко касается моего локтя. Я тащусь по коридору мимо пары закрытых дверей и захожу через арку в комнату с кроватью. Я падаю на простыню, а Палома подтыкает одеяло вокруг меня.

– Завтра мы поговорим. Отдыхай, моя девочка.

Я в лесу – прохладном безветренном и зеленом. Земля покрыта мхом. Вокруг меня – огромные деревья с пышными кронами. Их длинные ветви переплелись, и дневной свет почти не проникает сквозь изумрудный полог. Солнечные зайчики заставляют листья казаться живыми, и они колышутся в такт песне Ворона.

Птица сидит у меня на плече, пока я быстро и легко скольжу по тропинке. Внимательные темно-лиловые глазки оглядывают лес, и в моей памяти всплывает смутное ощущение – уверенность в том, что мне нечего бояться. Наверное, Ворон – мой проводник, и он выведет меня туда, куда нужно.

Я перебираюсь через валуны, пересекаю вброд быстрые ручьи. Вода поднимается все выше, и моя одежда постепенно намокает. Влажные волосы спутанным комком ложатся на плечи. Наконец я хватаюсь за выступ на противоположном берегу, подтягиваюсь, выбираюсь из потока и ложусь на камни. Ворон устраивается рядом. Теплый луч света падает на нас обоих, он согревает и высушивает меня, возвращая влагу небесам. Я знаю, что эта вода вновь прольется на почву – дождем или росой. Вскоре острый клюв Ворона тихонько касается моей руки.