- Ух ты, - жизнерадостно заметил он, - целого кивара охмурил! Мне, значит, ловить нечего, а, Дима? Куда уж нам, дерейским обывателям, до имперских аристократов!

Я грустно улыбнулся. Лучис дружески обнял меня за плечи, я привалился к нему, закрыв глаза.

- Ничего, ты, главное, не жалей ни о чем. Я тебе завидую даже, знаешь. Такая любовь, прямо как в романах, - он мечтательно закатил глаза, потом добавил уже серьезно, - тебе, понимаю, сейчас очень тяжело. Но когда-нибудь боль пройдет, а память останется. И он всегда тебя будет помнить, я уверен. Главное, ты уже можешь сказать – я знал настоящую страсть, и она была взаимной. Звучит, конечно, высокопарно, но точно. Мало кто может сказать о себе такое.

Я кивнул:

- Только этим и держусь. Спасибо тебе, Лучис, ты настоящий друг. А ты как здесь? Жениться еще не собрался?

Он засмеялся:

- Нет, еще никто не захомутал. Но есть девчонка, как не быть. И пациент один так ласково улыбается, даже не знаю, что и подумать. Такой представительный мужчина…

Мне на самом деле полегчало от этого разговора. Лучис остался тем же, кем был – надежным, умным, понимающим другом, и то, что мы больше не делили постель, ничего между нами не изменило.

О войне он говорил скупо, я и не расспрашивал – никому не хочется вспоминать о плохом. А какие еще могут быть воспоминания у военного врача, да еще и проигравшей стороны? Но ни на его характере, ни на поведении пережитое, казалось, не отразилось. Его неизменная бодрость, разумный подход ко всему, неиссякаемое чувство юмора очень поддерживали меня. Мир казался прочнее оттого, что рядом был такой друг.

Где-то через неделю, когда я окончательно оклемался с дороги, мы с ним пошли в храм Семеха, провести ритуал поминовения. Лучис хотел помянуть Келтена, о котором горевал почти как о родном отце, я, конечно же, Халега.

После этого ритуала я окончательно уверился, что храм Семеха владеет какими-то совершенно невероятными психотехниками. Такой, индивидуальный, ритуал разрешалось проводить не раньше девяностого дня со дня похорон, и я понял почему. Раздавленному горем от свежей потери человеку такое запросто могло отбить желание жить.

Индивидуальные «сеансы» проводились в маленьких закрытых кабинках с очень хорошей, как оказалось, звукоизоляцией. Когда из темноты выступил мерцающий силуэт Халега, жрец неслышно вышел и плотно закрыл за собой дверь. А Халег улыбнулся мне и сказал: «Ну и вляпался же ты, Дима. Всегда боялся, что ты что-нибудь такое выкинешь». Как ни странно, я совсем не испугался и даже не особенно удивился. Мы говорили с ним, я рассказывал ему о генерале, о Дарене, он возмущался произволом имперцев и утешал меня почти такими же словами, как и Лучис. Правда, под конец добавил: «Не надо было все-таки связываться с ним, хорошо, хоть легко отделался. С этими аристократами никогда не знаешь, чего вдруг надумают. Найди простого парня хорошего, ровню себе, веревки из него будешь вить». Но в этом был весь Халег, такой, какого я любил и уважал.

Я прекрасно осознавал, что наверняка на самом деле разговаривал сам с собой, но ощущение присутствия другой души было стопроцентным. Я вышел из кабинки умиротворенный и с ясным чувством, что на самом деле повидался с другом.

Позже я спросил у Лучиса, как же жрецы это делают, и что на самом деле это такое. Он сказал, что сам никогда об этом не задумывался, но большинство ученых придерживаются мнения, что все-таки человек видит и слышит собственные воспоминания.

- Хотя, - сказал он, - многие советуются с покойниками по разным вопросам и получают очень даже полезные рекомендации. Но это, конечно, тоже может быть просто самовнушением. Лично мне достаточно моих ощущений, какая разница, если это помогает уменьшить тоску по умершим?

Я был согласен с ним.

С первого взгляда Дерей как будто и не изменился с довоенных времен. Король Лестис сейчас именовался киром Дерейским, но реальную власть имел наместник императора. Высокий Совет был распущен, дворянским вольностям пришел конец. В высших кругах Дерея наверняка бурлили разнообразные сильные течения по этому поводу, но на нашей обывательской жизни это почти никак не отражалось. Империи Дерей нужен был как раз из-за своего удачного расположения и обширных торговых связей, так что деловая активность восстановилась быстро. Но вот с работой стало очень плохо - в город съехалось много крестьян из разоренных войной деревень.

Тирина предлагала мне работать у нее в лавке, но я отказался. Они и сами там прекрасно справлялись, достаточно того, что я бесплатно жил у нее в доме. О моем переезде на другое место жительства она и слышать не хотела, сказала: «Женишься, вот тогда и переедешь». Да я и сам не стремился уйти от них, они с Ости стали моей семьей. Но работу найти надо было, не жить же нахлебником.

Я все ноги оттоптал, бегая по городу, Тирина попробовала задействовать старые связи Келтена, но ничего подходящего никак не находилось. Наконец, в одно прекрасное утро меня осенила идея – Серый! Я же теперь был владельцем отлично обученной, сильной, еще совсем молодой лошади и вполне себе пристойной повозки, которую не составляло труда переделать для мелких грузов или обменять на пассажирскую коляску. Деньги на это и на уплату вступительного взноса в гильдию извозчиков у меня были благодаря Дарену, снабдившему меня всем необходимым на дорогу в Дерей. У Руты нашелся знакомый в гильдии, обещавший ускорить рассмотрение моего заявления. Пока решался этот вопрос, я бегал по городу, изучая маршруты движения, и даже чертил схемы наиболее запутанных мест. На семейном совете решено было переделать повозку под грузы, а коляску купить. Зимой больше работы бы нашлось с пассажирами, а в теплое время года – с грузами. Тирина одолжила мне денег на коляску, хотя хотела дать просто так, но уж тут я воспротивился – инвестиции должны окупаться. Наконец, положительное решение было вынесено, я получил номерную медную бляху, подписался в талмуде с уставом и правилами гильдии и приступил к добыванию нелегкого хлеба мелкого предпринимателя. Поначалу, конечно, было тяжело. Я боялся не найти дороги или перепутать адреса, не решался навязывать свои услуги и торговаться. Но со временем хорошо изучил город, усвоил профессиональные повадки и стал уже заправским извозчиком. Заработки были неплохие, я потихоньку отдавал долг Тирине, исправно вносил свою лепту на хозяйство и даже откладывал кое-что.

Жизнь вошла в колею. Я работал, в свободное время помогал Руте по хозяйству, много времени проводил с Ости и кошками. Снежинка стала почти с Маську размером и обещала вырасти еще. На родителей она поначалу огрызалась и пыталась прогнать их со своей территории, но абсолютное невнимание к ее претензиям со стороны Барсика и пара трепок от Маси заставили бедняжку смириться. Скоро они совсем подружились, а может, и вспомнили друг друга, и уже и играли, и ели, и спали вместе. Дочка была миниатюрной копией папы и смотреть на них, спящих рядом, было уморительно смешно.

Мы часто встречались с Лучисом, ходили вместе развлекаться или просто гулять. Даже начали вспоминать прежние мечты о лечебнице, но такого инвестора, как Келтен, у нас сейчас не было, а замахнуться самим на такое масштабное дело нечего было и думать. Так что мечты так и оставались мечтами. Мы только договорились, что если у Лучиса появится подходящий пациент, мы попробуем его полечить и понаблюдать, как следует.

Но все это было только первым, внешним планом моей жизни. Вторым же, внутренним, никогда меня не отпускавшим и затмевающим все, когда я оставался один, была моя тоска по Дарену. Со временем она не становилась слабее, только уходила глубже, становясь даже сильнее и больнее. Днем просто ныло где-то внутри, но зато по ночам я дышать не мог от тоски. Мне физически его не хватало, как воздуха, как воды. Иногда я подолгу разговаривал с ним, шепотом проговаривая свои реплики и мысленно выслушивая его. Крышка на подаренных им часах уже порядком потускнела от трения – я носил их постоянно под одеждой, часто вынимал и гладил сплетенные буквы Д. Несколько раз начинал писать ему, но каждый раз рвал, не дописав. Боялся, что если допишу, то отправлю, а этого никак нельзя было делать. Если Дарену сейчас так же плохо, как мне, мое письмо только разбередит его раны. А если он успокоился, перестал думать обо мне, то оно ему тем более не нужно. И в этом случае я не хотел знать, что он уже не тоскует обо мне. Понимал, как это эгоистично, но не хотел.