Он озабоченно погладил меня по ягодицам:
- Все-таки зря мы так… Надо будет тебя поберечь. А то как ты на лошадь сядешь?
Я ужаснулся:
- Ты хочешь, чтобы я ехал верхом? Всю дорогу? А про зверей моих ты забыл?
- Да, действительно… Значит, поедешь в повозке. Лошадью править сумеешь?
- Конечно, сумею, – я встал, кряхтя и потирая поясницу. – Кстати, про зверей. Они, наверно, сейчас проснутся.
Дарен тоже поднялся.
- А мне надо начать готовить наш отъезд. Ты останешься здесь?
- Да. Мы же недолго в городе задержимся?
- Дня три, самое большее.
- Тогда точно останусь, денег хватит.
Он ехидно хмыкнул:
- Можно подумать, у тебя в любовниках не наследник целой кирии, а какой-нибудь козопас. Ты еще скажи, что поедешь за свой счет.
Я пожал плечами:
- Ну, до такой глупости я не докачусь. И за номер заплати, если хочешь, я не против. Это я так, на всякий случай, чтобы ты не решил, что я к тебе на содержание нацелился.
Он обнял меня:
- Твоя честность временами просто оскорбительна. Я вернусь вечером. Какие у тебя будут пожелания к экипажу?
- А долго нам ехать?
- Немного меньше, чем из Дерея. Хотя даже подольше, вообще-то, получится, гнать так уже не будем.
- Хорошо бы тогда клетку какую-нибудь для зверей устроить. Удобную, просторную, чтобы они и видели что-нибудь, и хоть сколько-то двигаться могли…
- Ты подумай тогда до вечера, прикинь, как это должно выглядеть.
Мы поцеловались, и он вышел.
Мне было радостно и тревожно. Я устраивал проснувшихся, вялых и недовольных «с похмелья» кошек и давал себе слово, что как бы потом ни сложилось, я никогда не буду жалеть о том, что согласился.
Устройство повозки я обдумывал весь день, собираясь по максимуму использовать подвернувшиеся возможности. Вряд ли Дарен потребует у меня ее назад, так что я собирался потом поехать на ней и в Дерей. Упряжную лошадь я тоже намеревался как-нибудь оставить себе. В конце концов, Дарен от этого не обеднеет, может, ему даже приятно будет такой подарок мне сделать. А я получу, наконец, бесценную возможность свободного самостоятельного передвижения. Ради этого можно и пострадать над тем, каким я корыстолюбивым оказался, попользовался богатством любовника.
Удовлетворившее меня решение было таким: на передней половине повозки устроить проволочный вольер, все стенки которого можно задергивать плотно закрывающимися шторками. Для того чтобы пройти вглубь повозки, достаточно будет оставить небольшой проход, зато кошки смогут беспрепятственно наблюдать за дорогой и иметь вдоволь свежего воздуха и света, если максимально отдернуть полог повозки. Я-то все равно на козлах буду сидеть, а все пожитки свалим назад, пусть там лежат. На ночь можно будет повозку надежно закрыть и оставлять там кошек, когда это будет нужно.
Дарену идея тоже понравилась, совместными усилиями: я рассказывал, он рисовал, мы составили даже подобие чертежа для мастера.
- Ну вот, - сказал он, - как только это сделают, сразу поедем. Надо будет тебе одежду купить, для дороги и для жизни там. Сам справишься, или помочь?
- Лучше помоги, если время есть. Или хотя бы объясни подробно, что смотреть. Я в этом плохо разбираюсь.
- Кстати, - он полез за пазуху и достал знакомые мне часы. Я покраснел и опустил глаза. – Смотри-ка ты, стыдно ему. На, держи. Я так понял, ты день рожденья придумал, чтобы из замка меня отослать?
- Конечно, стыдно, - пробормотал я. – Такой я подлый обманщик и гнусная сволочь. И как ты меня простил?
- Очень хотел простить, вот и простил, - Дарен подхватил меня под бока и посадил на кровать, - больные места трогать не будем, но, может, у тебя есть другие предложения?
Я демонстративно облизнулся:
- О да, есть, и даже не одно. С чего начнем?
Выехать удалось только еще через три дня. Зато экипаж отвечал теперь самым моим взыскательным требованиям и, кажется, вполне устраивал кошек. Во всяком случае, обычных истошных воплей от Барсика слышно не было. Белолобый серый мерин какой-то явно ломовой породы, запряженный в повозку, резвостью и красотой не отличался, зато был вынослив, силен и послушен. Я сразу в него влюбился.
- Я помню, какие лошади тебе нравятся, - улыбнулся Дарен, представляя мне его. – Вы с Серым подружитесь, я уверен.
За все прежние двадцать четыре года я не проводил в дороге столько времени, сколько за эти последние семь месяцев, но в этой поездке согласен был пробыть хоть всю оставшуюся жизнь. Лето перевалило на вторую половину, и в начале поездки почти каждый день шли дожди, но по мере продвижения к югу становилось все жарче и суше. Мы ехали не спеша, вовремя давая отдых себе и лошадям, ночуя то в трактирах, то прямо под открытым небом. Кошки освоились в вольере и, похоже, считали теперь его и повозку своим домом. Со второй половины пути я их уже не запирал, они свободно выходили из вольера, но наружу выпрыгнуть не пытались. Барсик полюбил забираться мне на колени и восседать там, всматриваясь в даль. Осторожная Масенька на такие крайности не решалась, но тоже высовывала любопытный носик из-за какого-нибудь укрытия и подолгу разглядывала окружающее.
Дарен ехал верхом, не желая оскорблять своего Ветра глотанием пыли за повозкой, и часто уезжал вперед, давая резвому коню размяться. Мы с Серым, мирно доплюхав до очередного пункта рандеву, чаще всего встречались пренебрежительным фырканьем жеребца и нетерпеливым: «Наконец-то!» всадника. Но иногда Дарен находил что-нибудь интересное и обязательно вел меня на это посмотреть. Меня все больше удивляло его терпение, с которым он воздерживался от вопросов о моем происхождении, но я продолжал молчать. Видимо, эти познавательные экскурсии были нацелены, помимо всего прочего, и на то, чтобы спровоцировать меня на откровенность.
Однажды он встретил меня с особенно нетерпеливым видом, уже спешившийся, и, едва дав привязать к придорожному столбу лошадь, потащил меня за руку прямо в поле с уже высокой, в рост человека, кукурузой.
- Куда ты меня тащишь?
- Увидишь. Ох, я и не думал, что такое можно еще увидеть…
Меня разобрало любопытство, и я с удвоенным рвением последовал за ним.
Мы пришли к чему-то, что я издалека принял за пугало. Но это было не пугало. Это больше всего напоминало шестиконечный крест, но на верхушке его торчала очень реалистично выполненная деревянная бычья голова. У подножия «креста» были еще какого-то непонятного вида подпорки и перекладинки.
- Что это?
- Это, Дима, - начал торжественно Дарен, - есть пережиток темной древности и диких суеверий. Но, - тут он фыркнул, - очень, я бы сказал, пикантный.
- В смысле?
- Это осталось от древнего культа поклонения Матери-Земле, - начал он объяснять. – Сейчас Мать-Земля считается просто стихией, источником жизни, но не богиней. Но в древности это была богиня со своим, иногда очень мрачным и жестоким культом.
Я вспомнил о земных культах Великой Матери и мысленно с ним согласился.
- Вот это – столб Девственной жертвы. Во времена расцвета культа к такому столбу привязывали юную девственницу, выбранную в жертву, и на глазах у всего собравшегося народа лишали ее невинности кукурузным початком. Затем початок торжественно зарывали в поле. Считалось, что девочка делится таким образом с Матерью-Землей своим плодородием.
- Бедная девочка, - искренне посочувствовал я.
- Ну, девочка не так уж сильно страдала и даже, наверно, гордилась тем, что именно она дает силы рожать Матери-Земле. Жертвам других обрядов приходилось куда хуже, - Дарен помолчал, потом продолжил. – Но это пока оставим, а то я могу часами на эту тему говорить. А в более поздние времена к таким столбам приходили бездетные пары и, э-э-э, совершали акт любви, привязав женщину к перекладинам. Считалось, что так можно выпросить ребенка у Матери-Земли. Интересно, этот столб для того же самого используется?
