— Что ты будешь делать, когда мы уедем отсюда? Ведь ты не можешь летать. У тебя еще швы на голове.

Елена сняла пальто и положила ему под голову.

— Я уже могу летать, — возразил он, приподнимая голову. — Если только у нас еще остались самолеты.

— А тебе позволят?

— Позволят ли, нет ли, теперь это, пожалуй, вообще бесполезно.

Он вдруг почувствовал приступ злобы. Нет, он не желает угробиться как раз под занавес. Если бы меня сбили в Ливии, ничего бы не изменилось. Бессмысленная растрата сил, и никакого толку. Нет, это никуда не годится. Каким же образом, черт возьми, можем мы победить? Но зачем об этом раздумывать? Этак совсем запутаешься. Либо ты будешь верить в победу, либо побоишься опять сесть в самолет. К черту все. Но хотелось бы увидеть, как этому положат конец. Это должна бы сделать армия, но армия, кажется, ни на что не способна. Мы всюду опаздываем. У нас ничего нет. Ни черта. Даже самолетов. Мы увеличиваем выпуск, но и они увеличивают, и мы остаемся в хвосте. А при одинаковых силах мы разнесли бы их авиацию в щепы, — это уж будьте покойны. Ведь что было, когда мы потеряли Вэйна? Еще одно звено в этой стычке, и все было бы по-другому. И все мы чувствовали бы себя по-другому. Это еще не скоро будет, — но какой толк от преимущества в воздухе, если армия не на высоте, — а по всему видно, что она не на высоте; хотя эти австралийцы — неплохие ребята, но им тоже скоро надоест отдуваться за всех. Да, все это очень мило, но какой в этом смысл, если не будет полной реорганизации? Реорганизация… Кто же будет ее проводить? Почем я знаю… А что думают наверху? У них там теплые местечки. Только вспомнишь кое-кого из этих субъектов, как они цепляются за свои местечки… цепляются и руками и ногами. Вот в чем загвоздка. Но кого посадить на их место? Кто его знает… Макферсон за рулем — тоже напрасная растрата сил. Да, это общая беда. И в летчики берем неподходящий народ. Тэп вовсе не должен бы летать. Когда-нибудь он поплатится. Он дьявольски неосторожен. До сих пор не могу понять, как он вышел тогда целым из эльбасанской свалки. Машиной-то он владеет, но кидается в схватку очертя голову.

— Интересно, остались ли у нас «Гладиаторы»? — вдруг произнес он вслух.

— Что? — спросила Елена.

— Это самолеты, на которых мы летаем. Будет чудом, если остались.

— На чем ты будешь летать?. Вас посылают бомбить, если нет истребителей?

— Нет. Меня, может быть, перебросят на «Харрикейны». Если только у нас есть «Харрикейны».

— Я не хочу, чтобы ты бомбил, — объявила она.

Он засмеялся.

Грузовик остановился. Они были уже на равнине по другую сторону перевала. Заслышав гул самолетов, Квейль вышел из машины и помог выйти Елене. Маленький грек был уже в пшенице, росшей вдоль дороги. Австралийцы убежали в канаву. Длинный поток автомобилей остановился на месте, и налетающие со стороны солнца самолеты пикировали на равнину.

— Лучше пойдем подальше, — сказал Квейль Елене.

Они побежали по полю, раздвигая упругие колосья, а когда первые бомбы упали на дорогу, — бросились на землю. Подняв голову, Квейль различил по крайней мере шестьдесят бомбардировщиков. Они летели вдоль дороги, а над ними шли истребители: около пятидесяти «Мессершмиттов».

— Охотятся за грузовиками! — крикнул Квейль Елене, когда самолеты сбросили второй бомбовой груз. Когда бомбардировщики были почти у них над головой, он ткнул Елену лицом к земле и сам приник к земле, и в то же мгновение бомбы взорвались меньше чем в ста футах от них, обдав их целым ливнем грязи, и земля задрожала под ними. Он отчаянно вцепился во влажную землю, как в единственную свою опору, чувствуя каждое ее сотрясение среди оглушительного грохота и визга.

— Как близко, — сказала Елена, когда он отпустил ее.

Она вытерла лицо.

— Всегда знаешь, когда они упадут близко. Вот проследи за ними в следующий раз, — ответил он.

— Мне слишком страшно.

— Перестанет быть так страшно, если ты будешь видеть, что происходит.

— А что ты видишь?

— Если ты видела, как бомбы отцепились от самолета, то можешь сказать, не упадут ли они где-нибудь близко от тебя. Правда, ты видишь бомбы только, когда они отделяются от самолета, а когда они приближаются к тебе и уже близко, теряешь их из виду. По примерно рассчитать можно. Всегда лучше знать, что происходит.

— В следующий раз попробую… — сказал она.

С той частью колонны, где шла их машина, ехал сержант военной полиции. Когда Квейль, Елена и маленький грек подходили к своему грузовику, он, сидя на мотоцикле, кричал обоим австралийцам:

— Не трогайтесь, пока передние машины не пройдут долину.

— Да нас разбомбят в порошок, — ответил ему один из австралийцев.

— Если вы подождете, мы немного разрядим колонну. Тут весь день шла бомбежка.

По обе стороны дороги земля была изрыта воронками, а кое-где следы бомб виднелись на обочинах. Целая цепь воронок шла параллельно дороге. Когда опять показались бомбардировщики, Квейль толкнул Елену в одну из этих нор, а маленький грек забрался в другую и оставался там, пока бомбардировщики не скрылись.

К этому времени дорога впереди освободилась, и австралийцы сели в машину. Она тронулась и помчалась по долине, сплошь развороченной бомбами. Потом начался последний подъем перед Афинами.

Чем ближе были Афины, тем больше становилась суматоха и тем острей ощущалась война, оставшаяся, казалось, далеко позади. Над ними все время пролетали бомбардировщики, и угроза бомбежки не исчезала ни на минуту. Но вот открылся последний извилистый спуск, и оливковые поля, и море, и раскинувшиеся по ту сторону Афины с Акрополем на высокой скале, и гора, на которой проповедовал апостол Петр.

Тут грузовик сделал последнюю остановку. Он подъехал к каменному дому возле дороги. Военный врач в длинной английской шинели с двумя звездочками на погонах пил чай у огня, разведенного на обломке бетона.

— Нельзя ли выпить где-нибудь чаю? — спросил шофер, выходя из машины.

— Наливайте, — ответил врач и указал на стоявший у огня большой чайник.

При появлении Квейля врач пошел к нему навстречу:

— Что у вас с головой?